– Ох, мам, – вздохнула Тесс. – Сомневаюсь. Тебя послушать, так это был с ее стороны сплошной расчет. А нам просто нравилось все делать вместе. В любом случае Фелисити – художник-оформитель! А я была менеджером по рекламе. Не слишком-то много общего.
Но не так казалось матери, поджавшей губы, как будто ей виднее.
– Послушай, я не говорю, что она делала это нарочно, – сказала Люси, осушив бокал. – Но она тебя подавляла! Я помню, как благодарила Бога, когда у меня родилась единственная девочка: у тебя не будет близнеца и ты сможешь прожить жизнь на собственных условиях, без всех этих сравнений и соперничества. А затем каким-то образом вы с Фелисити оказались точь-в-точь как мы с Мэри! Даже хуже! Я все гадала, каким человеком ты могла бы стать, если бы она постоянно не дышала тебе в затылок, каких друзей ты могла бы найти…
– Друзей? Я не нашла бы вовсе никаких друзей! Я была слишком застенчивой! Настолько застенчивой, что это можно считать почти инвалидностью. У меня до сих пор не все ладно с общением.
Она вовремя остановилась, едва не признавшись матери, какой диагноз сама себе поставила.
– Фелисити поощряла твою застенчивость. Так ей было удобней. А ты сама по себе была куда смелее.
Тесс повозилась, покрутила шеей, устраивая голову поудобнее. Подушка была слишком жесткой, Тесс скучала по своей родной подушке из мельбурнского дома. Правда ли то, что сказала мать? Неужели она большую часть жизни страдала из-за неправильных отношений с двоюродной сестрой?
Она подумала о том ужасном, удивительно жарком лете, когда распался брак ее родителей. Оно вспоминалось как долгая болезнь. Тесс ни о чем даже не подозревала. Конечно, ее родители раздражали друг друга. Они были такими разными. Но они оставались ее мамой и папой. У всех, кого она знала, были мама и папа, живущие в одном доме. Круг ее друзей и родственников был слишком узким, провинциальным и католическим. Ей было известно слово «развод», но воспринималось оно так же отстраненно, как и «землетрясение». С ней-то такого никогда не случится. Но спустя пять минут после того, как родители неловко, натянуто объявили о своем решении, отец собрал одежду в чемодан, с которым они ездили в отпуск, и перебрался в пахнущую плесенью съемную квартиру, полную старушечьей мебели на тонких ножках. Мать же восемь дней подряд не вылезала из какого-то древнего бесформенного платья и бродила по дому, смеясь, плача и бормоча: «Ну и скатертью дорожка, приятель». Тесс было десять. И именно Фелисити помогла ей пережить то лето: она ходила в бассейн и валялась бок о бок с ней на бетоне под палящим солнцем, так долго, как того хотелось Тесс, хотя Фелисити, с ее прекрасной белой кожей, ненавидела загорать. Она потратила собственные деньги на запись величайших хитов, просто чтобы порадовать Тесс, приносила ей мисочки мороженого с шоколадом всякий раз, когда Тесс плакала, сидя на диване.
И именно ей Тесс звонила, когда лишилась девственности, когда потеряла первую работу, когда ее бросил первый парень, когда Уилл признался ей в любви, когда они с Уиллом впервые всерьез поссорились, когда он сделал ей предложение, когда у нее отошли воды, когда Лиам сделал первый шаг.
Всю жизнь у них все было общим: игрушки, велосипеды, их первый кукольный домик, оставшийся у бабушки. Первая машина. Первое отдельное жилье. Первый отпуск за океаном. Муж Тесс.
Она позволила Фелисити разделить с ней Уилла. Ну конечно же. Она позволила Фелисити тоже быть чем-то вроде матери Лиаму и заодно чем-то вроде жены Уиллу. Она делила с сестрой всю свою жизнь. Уж не потому ли, что считала, будто Фелисити слишком толстая, чтобы найти собственного мужа и завести собственную жизнь? Или ей казалось, что такой толстухе вообще не нужна собственная жизнь?
А потом Фелисити начала жадничать. Она захотела всего Уилла целиком.
Окажись на месте Фелисити любая другая женщина, Тесс ни за что бы не сказала: «Завершай свою интрижку и верни мне мужа». Немыслимо. Но раз уж это Фелисити, все сразу стало… приемлемым? Простительным? Она это имела в виду? Ей случалось одалживать Фелисити зубную щетку, так почему бы не одолжить и мужа? Но в то же время от этого предательство сделалось еще страшнее. В миллион раз.
Тесс перекатилась на живот и вжалась лицом в подушку. Неважно, что она теперь думает о Фелисити. Ей нужно думать о Лиаме. «А как насчет меня? – упорно вопрошала она в десять лет, когда родители разошлись. – Разве меня никто не спросит?» Она считала себя центром их мира, но вдруг выяснила, что не имеет даже права голоса.
Для детей не бывает хороших разводов. Она прочла это где-то несколько недель назад, еще до всего этого. Даже когда расставание происходит полюбовно, даже если оба родителя прикладывают огромные усилия, дети страдают.
«Хуже, чем близнецы», – сказала ее мать.
Возможно, она была права.
Тесс сбросила одеяло и выбралась из постели. Ей нужно куда-нибудь пойти, убраться подальше от этого дома и собственных мыслей.
Уилл. Фелисити. Лиам. Уилл. Фелисити. Лиам.
Она возьмет мамину машину и поедет куда-нибудь. Тесс окинула взглядом свои полосатые пижамные штаны и футболку. Не стоит ли одеться? Ей в любом случае нечего было надеть, она ведь почти ничего с собой не взяла. Неважно. Она не станет выходить из машины. Тесс обулась в туфли без каблуков, вышла из комнаты и прокралась по коридору. Глаза тем временем привыкли к темноте. В доме царила тишина. Тесс включила свет в гостиной и оставила записку для матери на случай, если та проснется.
Тесс подхватила свой бумажник, сняла ключи от маминой машины с крючка у двери и, выскользнув наружу, в мягкий и свежий ночной воздух, глубоко вдохнула.
Она повела мамину «хонду» по Тихоокеанскому шоссе, открыв окна и выключив радио. Северное побережье Сиднея было тихим и пустынным, лишь раз по тротуару торопливо прошагал мужчина с портфелем – должно быть, заработался допоздна и поехал домой на поезде.
Женщина, вероятно, не пошла бы одна пешком домой от станции в столь поздний час. Тесс вспомнила, как Уилл однажды сказал ей, что терпеть не может ночью ходить следом за женщинами, поскольку они могут услышать шаги и принять его за маньяка с топором.
– Мне все время хочется крикнуть: «Не волнуйтесь! Я вовсе не маньяк с топором!» – признался он.
– Я бы бросилась бежать со всех ног, если бы мне кто-нибудь такое крикнул, – сообщила ему Тесс.
– Вот видишь, тут уж ничего не поделаешь.
Всякий раз, когда на северном побережье случалось что-то плохое, в газетах писали: «на зеленом северном побережье Сиднея», чтобы новость прозвучала еще страшнее.
Тесс остановилась на светофоре, опустила взгляд и заметила предупреждающий красный огонек на указателе уровня топлива.
– Черт возьми! – выругалась она.
На следующем углу виднелась ярко освещенная заправочная станция. Туда она и завернет. Тесс остановила машину и вышла. Вокруг не было никого, кроме мужчины на мотоцикле с другой стороны площадки, уже залившего бензин в бак и теперь поправляющего шлем.
