Если искать причины, почему в Европе так давно истребили волков, то, по мнению г-на Хираива, там в сознании людей, издавна занимавшихся разведением коров, овец и прочего скота, волк всегда представлялся «хищником» и «заклятым врагом человека». Его боялись и активно уничтожали при помощи огнестрельного оружия, яда и даже гранат, что и привело в конце концов к вымиранию волков. Отмечен случай, когда в XV в. волки-людоеды, в поисках пищи забредшие в столицу, напали в Париже перед собором Нотр-Дам на группу монахов и растерзали их. В XVIII в. во Франции в районе Жебоден свирепствовал гигантский волк по прозвищу Ля Бет (Зверюга). За его голову было предложено огромное вознаграждение. На него устроили облаву, перед которой местный епископ сотворил молитву «по искоренению дьявольского отродья». Ужас перед волками существовал и раньше, а когда изредка случались подобные происшествия, они ещё подогревали страхи населения, из которых рождались легенды о волках.
Г-н Хираива цитирует французского автора Пьера Гаскара:
«Ни один человек не мог достоверно описать страшного волка из Жебодена. В рассказах о нём разных людей всегда что-то сходилось, а что-то не сходилось. Но из этих противоречивых, порой взаимоисключающих показаний вырисовывался ещё более зловещий портрет чудовища, усиливая образ зловещего Зверя. Так он превратился в настоящего монстра из легенды…»
С развитием животноводства к мистическому страху перед свирепым зверем добавились реальные опасения экономического ущерба, что привело к введению безжалостных законов, направленных на истребление волков. В 1949 г. в Лапландии на волков охотились с пулемётом, установленным в санях, подкладывали мины на месте охоты, использовали военные самолёты и средства связи, задействовали спецподразделения. Правда, в тот раз удалось убить всего двух-трёх волков. «Это свидетельствует о том, насколько порой преувеличены были представления об исходящей от волков опасности». Действительно, нередко бывало, что два-три волка завывали в лесу, а крестьянам уже казалось, что там бродит громадная стая — десятки грозных хищников.
Таким образом, в Европе и на Японских островах волки были окончательно истреблены, оставшись жить только в легендах и преданиях, причём в раз и навсегда определённом образе. Японские дети, которые волков никогда не видели, полюбили европейские сказки «Красная шапочка» или «Волк и семеро козлят» и стали однозначно воспринимать волка как злодея.
В Японии волки исчезли в 1905 г. Это был год окончания русско-японской войны. Лет тридцать спустя Японским островам пришлось испытать тяготы японско-китайской войны и войны на Тихом океане. В 1945 г. война закончилась безоговорочной капитуляцией Японии. Японские волки вымерли, но собаки, потерявшие хозяев, превратились в бродячих собак, разбежались по руинам и пожарищам в городах страны.
Смеющийся волк
1. Вместо предисловия
Однажды давным-давно жили-были отец и сын.
Если собрать в укромный уголок, окружённый серыми каменными глыбами, побольше сухих листьев и зарыться в них, от них исходит затхлый дух прели и грязи, смешанный с тёплыми испарениями земли. Вот так и пахло от отца с сыном.
К примеру, вот такие воспоминания.
Малышу было четыре года. Он ещё не знал, что такое буквы. И вот, нисколько не интересуясь смыслом письмён, что были высечены на могильных камнях за невысокими оградами, он играя, набивая землю и сухие листья в углубления, образовавшиеся от выбитых иероглифов. Таких камней среди деревьев было великое множество.
Большие и маленькие деревья толпились вокруг, непрестанно шелестя листвой. Сквозь шелест доносились голоса бесчисленных птиц. Ночные птицы. Утренние птицы. По утрам сначала с оглушительным граем мчалась куда-то стая ворон, а уж после этого начинали перекличку все прочие лесные пичуги. Они слетали с веток на камни, потом спрыгивали на землю. Некоторые подходили к мальчику так близко, что можно было дотянуться до них рукой.
Однако четырёхлетнему малышу поймать птицу было не под силу. А отец однажды руками поймал большую птицу — должно быть, голубя. Мальчика больше удивило не то, какая большая птица, а то, какие большие у папы руки. Отец поджарил птицу на углях и поделился с мальчиком. Мяса было мало — всё жилистое, жёсткое. Малыш долго обгладывал мясо, а потом грыз косточки и хрящи.
Мальчик давно привык к тому, что в животе у него пусто. Каждый раз, когда удавалось найти что-нибудь съедобное с виду, он пытался запихнуть это в рот. И земля, и сухие листья не были исключением. И мох, что покрывал каменные обелиски, и червячки, и личинки, затаившиеся в палой листве. Наверное, поэтому у малыша не прекращался понос. И у отца было то же самое. Когда отец спускал штаны и присаживался, раздавались трубные звуки, а потом под задом у него клубились белёсые испарения.
И ещё вот такие воспоминания.
Утоптанные дорожки тянулись вдаль — им не видно было конца. Одна была узкая тропинка, другая — широкая пешеходная дорожка. Там и сям на дороге что-то блестело в лучах утреннего солнца. Малыш собрал в горсть блестящие осколки. Руке стало немножко больно, но осколки скоро начали таять, превращаясь в воду. Он поспешно запихнул остаток в рот и почувствовал, как защипало язык, будто прикушенный. Малыш стал топтать блестящие осколки, устилавшие землю. Подошвам тоже было больно — куда больнее, чем от сухих листьев. Пронзительное чувство разливалось по всему телу — малышу это нравилось. Заливаясь смехом, он топтал и топтал льдинки на заиндевелой дорожке. Это было самое студёное время года. Однако ночного холода малыш в темноте не замечал: может быть, оттого, что непроницаемая мгла застилала глаза. А может быть, оттого, что тело его было защищено от стужи одеялом. Одеяло касалось щеки кусачей шерстью. Засыпая, он всегда трогал кончиками пальцев дырки в одеяле, словно мерил их величину, оглаживая торчащую бахрому по краям. От одеяла исходил дух самого мальчика и его отца.
Вот такие воспоминания. И почему он не забыл все эти мельчайшие детали далёкого детства? Ему самому становилось чудно.
Бывало, шёл снег. А бывало, конечно, что шёл и дождь.
Он помнил шум дождя. Шорох листвы вдруг сменялся отчётливой напряжённой дробью. Ливень барабанил по камням, по сухой листве, увлажняя всё вокруг. Шум дождя превращался в громадный сгусток, засасывая в себя уши и глаза малыша. Дорога превращалась в речное русло, и, когда малыш с отцом шагали по ней, раздавались всплески.
Снег ложился бесшумно. Но в нём была боль. Снег укрывал всевозможные вещи. Однажды он споткнулся о камень, прятавшийся под снегом, и в кровь разбил ногу. Малыш удивился, сравнив цвет снега и крови из своей ссадины. Он также рассматривал струю своей мочи, которая растапливала снег. Цвет мочи был ярко-жёлтый. В отличие от городских кварталов, на кладбище снег лежал долго. Затвердевшая снежная корка была как стекло и норовила порезать озябшие покрасневшие ручонки малыша.
