Ее снова тряхнуло в автобусе, и подсознание сказало ей, что вот сейчас будет ее остановка, и она поблагодарила водителя, вышла и направилась по улице под жужжание дверей в ушах. Зашла в магазин со сладостями, купила пакет мятных леденцов и понесла их в дом престарелых. Старое здание с газоном перед главным входом, не классический викторианский стиль, а больше похожее на что-то военных лет, а позади другой большой газон с маленьким прудом, и когда была теплая погода, она там сидела со своей мамой, и мамин мозг был способен справиться с этой смешной девочкой, которая притворяется ее дочерью. Руби нащупала в кармане пачку витаминов цинка, надеялась, что ее мама приняла последний курс таблеток, которые она отдала одной из медсестер. Она где-то прочитала, что болезнь Альцгеймера может возникнуть от недостатка цинка. Еще она прочитала, что это может быть от недостатка фолиевой кислоты, и поэтому нужно есть зелень. Было много теорий, и она видела в больнице достаточно пациентов, закормленных лекарствами, ищущих ответы на эти загадки, и она сама это делала, ждала, пока ученые придут и спасут всех этих людей, заключенных в тюрьмы своих болезней, и она прошла через передние двери и заставила себя успокоиться, так же, как всегда заставляла себя успокаиваться, приходя на работу. Руби должна быть храброй ради мамы, такой же храброй, какой ее просили быть, когда она была маленькой, ходила на игровую площадку, глотала лекарства, когда ей делали уколы. Она была сильной, и она вошла в приемную, а затем вдоль по коридору, поздоровалась с медсестрами, пошла в правильном направлении, в комнату с телевизором, где на экране шел фильм «Скуби Ду». Она села рядом со своей мамой и погладила ее по руке.
— Ты заблудилась, дорогая?
— Это я, мам, это Руби.
Ей было только пятьдесят шесть, а выглядела она гораздо старше, ее вьющиеся черные волосы расчесывали снова и снова, пока они не стали прямыми и ровными, и кудри обрамляли лицо. Руби терпеть не могла ее гладко зачесанные волосы, потому что когда ей было три, и четыре, и пять, до тех пор, пока она помнила, у ее мамы были волосы, которые торчали во все стороны так, будто были наэлектризованы, и она отпрыгивала, это было не смешно, они называли это электрошокотерапией, не в прямом смысле, это просто волосы вились так, как будто были полны статического электричества, точно такого же, когда папа потер надувной шарик о свой свитер и выпустил его к потолку на вечеринке на ее день рождения и она бегала вокруг и играла со своей мамой, эти волосы принимали любую смешную форму, и ее глаза снова полны слез.
Руби была девочкой, прыгала на кровати, и мамины руки подбрасывали и щекотали ее, потом она уставала и ее лицо становилось красным, она задыхалась, потому что много смеялась, и тогда они ложились на спину, и мама держала на весу ее руку, а потом отпускала, и она шлепалась так и сяк, а ее задача была отнять руку и перестать хлопать ей по кровати, удержать на весу, и мама несколько секунд держала ее руку, а потом начинала вертеть ею, описывая маленькие круги, которые медленно становились все шире и шире, делали петлю на кровати, мама крутит ее рукой быстро, а потом еле-еле, и одна секунда проходит быстро, а другая тяжелая и медленная, и когда в конце концов ее рука падает, Руби останавливается, долю секунды ей очень тяжело остановиться, а потом легко, и тогда она чувствовала, что была сильной, но на самом деле знала, что это мама держала все под контролем, просто подыгрывала ей, и они забавлялись, пока не уставали, и тогда их руки начинали болеть, и она клала голову маме на плечо, и мама пела песенку, Руби приходилось думать над словами, «подарить вишенку любви, без косточки», ей хотелось припомнить все остальное, хотелось спросить у мамы, но не хотелось, чтобы мама посмотрела на нее как на серое пятно, как на сумасшедшую, не хотелось убивать хорошие воспоминания, это были воспоминания Руби, и она не желала их портить. В конце концов, это только слова песни. Запах пересчитываемых простыней и одеял, талька и шампуня ее мамы.
— Ты пришла починить телевизор? — спросила она Руби. — Мы не можем настроить спутниковые каналы. Они говорят, что мы должны за них платить, но я думаю, что это передатчик. Они не хотят тратить никаких денег, правда? Мой муж придет сюда через минуту. Мы идем за покупками.
Руби улыбнулась и нащупала мятные леденцы в кармане. Болезнь Альцгеймера несправедлива. Если тебя выселили из твоего дома, выбросили на улицу и ты каким-то образом потерялся, по меньшей мере у тебя есть память, и это делает тебя живым, но без памяти ты не существуешь. Она подчинялась правилам игры, убеждала себя, что никогда не потеряешь того, чего у тебя никогда не было, всю прописную чушь, и чего она действительно хотела от мамы — так это взъерошить ее волосы так, как было раньше, бесконечные расчесывания делали ее лицо острым, как у ведьмы с ручкой от щетки в этом мультфильме, в «Скуби Ду», и от этого ее лицо было правильным, чопорным, злобным, бесчувственным и сдержанным, а она всегда была теплой и смеялась, смех заставляет чувствовать себя живым, и это было так, как будто гладко зачесанные волосы были другой стороной медали, отражением ее болезни и помутненного рассудка, спасибо Господу, что Руби такая, спасибо Господу, что Руби все помнит.
— Ты видела падения метеоритов прошлой ночью? И поэтому ты пришла?
— Я никогда не видела метеоритов, мам. Хотя я купила тебе вот это.
Руби отдала ей леденцы. Ее мама всегда любила мятные леденцы.
— Как это хорошо с твоей стороны, но я не люблю мятные леденцы. Хотя ты не знала. Можно, я раздам их? Может быть, позже, когда ты уйдешь.
Рядом с ними сидели мужчина и женщина и смотрели телевизор.
— Пойдем на улицу, мам? Там солнце. Пойдем и посидим у пруда, как в прошлый раз.
Ее мама весело на нее посмотрела, медленно покачала головой, как будто Руби казалась ей сумасшедшей, мама не осознавала, что она ничего не помнит, и, видимо, она уже забыла про метеориты и спутниковые каналы, вот так это было, но, по крайней мере, она не была сердита, не сдирала с нее одежду, как будто часть ее сознания знала, помнила, чем можно обидеть Руби, и она втиснула свою руку в ее и немного посидела так, пока мама смотрела на Скуби, убегающего от привидения, который на самом деле был профессором в простыне, и она хотела знать, видят ли эти больные так же, как и здоровые, но никто не боялся мультфильмов, и пока ее мама все смотрела «Скуби Ду», вошла медсестра с напитком и улыбнулась ей сочувственной улыбкой, и «Скуби Ду» тут же сменился фильмом Лоурела и Харди, в котором Стан и Олли упали и намокли, потому что шел дождь, столкнулись большие машины, и каждое мгновение мама оглядывалась на Руби, а затем на ее руку.
— Почему мы не идем посидеть на улицу? — через какое-то время сказала Руби.
— Нет, дорогая, — сказала мама, глядя на экран и сжимая руку Руби. — Там дождь. Давай посмотрим фильм, как мы смотрели тогда, в старые времена. Минутку, я приготовлю пышки. Ты знаешь, как мы всегда смотрели.
Руби была ребенком, сидела на диване в воскресный полдень со своей мамой, прямо рядом с ней, и телевизор работал, и на улице шел дождь, и ветер дул в окна, и падал снег, и гром, и молнии, и папа был на работе или ушел с друзьями на футбол, и у нее, и у мамы стояло по тарелке с горячими пышками, и у мамы была кружка с чаем, стояла на полу рядом с ней, и Руби пила апельсиновый сквош и должна была следить, чтобы не перевернуть его, если она вдруг встанет, и пышки хрустели по краям, и дырочки стали коричневыми в том месте, на котором они пеклись, и как только вынули их из духовки, сверху положили маргарин, так что он быстро растаял, и пышки размякли, и иногда она клала сверху клубничный джем или лимонный творог, но обычно оставляла их масляными, и они сидели так часами, смотрели старые черно-белые фильмы, в основном это были мюзиклы, и Джин Келли пел под дождем, танцевал под дождем, и когда она наедалась до отвала, то прислонялась к маме, и ее голова лежала на толстой коричневой шерстяной кофте, в которой мама всегда ходила по дому, той самой кофте, которую мама однажды связала, с крупными черными пуговицами, и в доме было тепло, и пока они ели, Бен лежал в корзине, а потом он забирался к ним, и иногда, если было действительно холодно, они накрывались одеялом, чтобы удержать тепло, мохнатое одеяло со скатавшейся собачьей шерстью, и было так тепло, и она была так счастлива прижаться к маме и Бену, она хотела, чтобы фильм продолжался и продолжался, чтобы она могла остаться здесь навсегда.
