Уилл раздумывал, интересно, есть ли у Картера что-то с Дениз. Она сидела к нему достаточно близко, и казалось, что-то существует между ними. Картер по-прежнему сидел, отвернувшись, а Дениз, казалось, вне себя от бешенства. Он попозже его об этом спросит. Она ему не очень-то нравилась. Эта девчонка — настоящая мразь. Не столько по виду, сколько по поведению. Эйлин другая, но у него есть Карен, а он из породы однолюбов. Вероятно, как и Балти и Гарри, появись у них такой шанс.
У Уилла был хороший день. Порой это омерзительно — заходить в дома старых людей, которые только что умерли, делать предложения на скупку их мебели и всякого-разного прочего хлама. Хотя это барахло, в любом случае, нужно куда-то девать, и потому легче общаться с родственниками. Дом, в который он наведался сегодняшним утром, был полон хороших вещей. Старая и прочная мебель, сколоченная на века. В наши дни ее ваяют на соплях, и дерево дешевое и безрадостное. Он сказал сыну и дочери покойного, что они смогут выручить за мебель больше, чем он предлагает, если они продадут все по должной цене, просто на это надо время, но им было наплевать, потому что они были в скорби, и у него все получилось. Уилл был убежден, что в таких делах надо быть честным.
А потом Карен зашла в его магазин, восхищенно оглядела мебель и фарфор. Надо было найти место, чтобы выставить эти вещи, и он был занят только этим толком ее не слушал, а затем до него дошло: она говорила, что они могут взять себе эту мебель и что ее нужно отставить в сторонку.
— Кто-нибудь хочет еще выпить? — спросила Дениз, и теперь Уилл был уверен, что Картер неравнодушен к Дениз.
— Да, давай, — сказал Балти.
Он провожал Дениз глазами, когда та шествовала к бару, Эйлин последовала за ней.
— Эта Эйлин явно тебя хочет, Уилл, — сказал он.
— Забудь. Я женатый человек.
Балти посмотрел на девчонок, которые стояли за стойкой бара, затем развернулся и выглянул на улицу. Поднимался ветер. Он раздумывал, интересно, как там себя чувствует МакДональд. Наверное, ему накладывают швы, а Балти сидит и наслаждается бесплатной пинтой. Ирландец заперт в карете «скорой помощи», а Балти в это время расслабляется в «Юнити». Яркий свет стерилизованной больницы и тепло уютного паба. Временами жизнь — неплохая штука. Когда выпиваешь пинту, которую поставила перед ним Дениз. Вливаешь волшебное зелье себе в глотку. И лагер снимает напряжение.
Путешествуя в мир мертвых
Викарий приводил цитаты из священной книги и произносил слова утешения. Присутствующие на похоронах внимали ему в молчании. Манго сидел рядом с отцом. Справа от него была Дебби, с другой стороны от старика — Джеки, она сидела, прижав к глазам салфетку. То и дело опускала эту салфетку, но не дольше, чем на несколько секунд. Манго посмотрел на сестру, сглатывая тупой комок раздражения. Она недавно покрасила волосы, и черные корни, которые обычно просвечивали и так раздражали его, исчезли. По крайней мере, она не всхлипывала слишком громко, так, чтобы эти всхлипы эхом отдавались по стропилам, ставя его в дурацкое положение.
Уилсоны собрались вместе в своем несчастье. Манго купил новый костюм. Ткань хорошо пахла. Шитьё оказалось превосходным, и это только упрочило его и так уже раздувшееся чувство достоинства. Его одежда была новой, и живой, и сияла процветанием и успехом в этой старой, заплесневелой и провонявшей смертью церкви. Цветы придавали колорит мрачному интерьеру, но они обречены увянуть в следующие пару дней и служат только для того, чтобы как-то расцветить эту омерзительную атмосферу. Самое красивое, что здесь было, так это окна из разноцветного стекла.
Зрелище являло обычный набор классических образов — Христос-дитя, со своими отцом и матерью, Христос-юноша, пригубляет вино вместе со святыми, умирающий Христос, прибитый к распятию, истекающий кровью, которая струится из головы и груди, миф и история слились воедино, провозглашая самопожертвование и воскрешение. Сердце и легкие расплющились под весом умирающего человека, садизм римлян — вот он, явлен над головами прихожан, детально прописан в черном и белом, красном и желтом. Эти цвета преобладали. От перемещающихся на небе облаков эти образы начинали размываться. Стекло поймало солнечный свет, отфильтровало его через призму, тысячи драгоценных камней слились в разномастную груду света, и этот свет сочился и освещал летающую пыль, подсвечивал эпитафии, выведенные на серых каменных стенах.
Маргарет была любимой женой Николаса Яша и любящей матерью Эмили и Патрисии Янг. Она умерла при родах в 1847 году, и хотя ее супруг и дети по ней весьма скучали, они были удовлетворены знанием того, что она сидит рядом с Богом в царстве вечного света, окруженная ангелами и святыми, вместе с их сыном Джеймсом, который умер вместе со своей матерью, нерожденный дух, он всегда будет покоиться в небесном королевстве, божественном мире, где не существует ничего, кроме любви и бесконечной радости.
Манго попытался не обращать внимания на игру света на разноцветном стекле и сконцентрироваться на том, что говорит викарий. Он не хотел читать эти надгробные надписи. Они вводили его в депрессию. Он никогда раньше не видел этого викария, поскольку, в конце концов, Уилсоны были не такой уж набожной семьей, но даже если и так, все равно то, что они собрались сегодня здесь, — это правильно. Чтобы духовник, некто, кого учили совершать христианские таинства, отдал бы последний долг, отслужил бы официальный ритуал. Но Манго вдруг поймал себя на том, что ему трудно следовать словам викария. Он читан им лекцию о слепых материальных ценностях и о новом духовном порядке, о добре, и зле, и благословении, которое получаешь после долгой, тяжкой битвы. Материализм задушил гуманность, и в такие времена, как сейчас, важно помнить, что существует дух, который надо воспитывать, что смерть следует воспринимать не столько как конец, сколько как начало. Манго раздумывал, интересно, слышал ли когда-либо этот викарий про доли, и денежные обязательства, и прибыли, которые становятся явью, если человек с деловой смекалкой мудро совершает свои вложения? Викарий, очевидно, никогда не чувствовал, как новый «Ягуар», взревывая, рывком разгоняется выше отметки в сотню миль. Вот она, жизнь.
Манго стал внимательно разглядывать нарисованное небо за спиной Иисуса-младенца, всех этих пастухов и прочих потенциальных мучителей животных, которые были изображены на заднем фоне, они блуждали, охраняя свой, как они надеялись, законный бизнес. Подстилки из соломы и никаких комнат на постоялом дворе, что неудивительно, ведь даже в наши дни, когда технология развивается не по дням, а по часам, когда этика материализма обрела твердую основу, тысячи людей продолжают ночевать на улицах Лондона. Манго был рад, что в это время он не оказался в Бетлсхэме, потому что тогда бы ему пришлось нажать на педаль газа, промчаться мимо какой-нибудь беременной матери, гуляющей по аллеям, и отправиться на поиски сирот, которых священники продают состоятельным людям. Потому что если у тебя стоит и ты при этом внимаешь проповеди священника, это на самом деле не проституция, ведь эти девки находятся под присмотром святых и защищены Господом. И эти девки остаются девственницами в глазах создателя. Священник что-то вещал через нос, и пастухи снова привлекли внимание Манго. Ему приходилось держать их под постоянным надзором. Никогда не поворачивайся спиной к тому, кто ебет овец. Снова исчез свет, а вместе с ним и эти образы. Снова он сидит в серой церкви. Религиозное святилище, в котором его самые сокровенные мысли больше не являются его собственностью.
