— Этого клоунского панка я уделал месяц назад в Брайтоне, резанул прямо по щеке, после того, как он решил воткнуть бутылку мне в лицо. До чего же я ненавижу эту мразь. Не принимай на свой счёт, парень.
Какой счёт, парень, что ты. Клал я на всё, что ты думаешь. Я понимаю, что его бесит яркий прикид, и за внешностью он просто не видит обычных пацанов, которые любят музыку. Всё равно зря я сюда пришёл. Дебби позвала меня, и вон ей уже кто-то заговаривает зубы. Мне казалось правильным попрощаться с Элвисом в его стиле, как ему самому понравилось бы, но музыка такая отвратная, что даже слов не разобрать. Не рок-н-ролл, а какой-то госпел. Специалист по панкам запахивает пиджак и предлагает мне сигарету, закрывая тему, и переключается на азиатов и чернокожих, толкающих наркоту и трахающих белых женщин. Вот что особенно его достаёт. Чёрные ублюдки с белыми цыпочками. А белые цыпочки, которые соглашаются на это противоестественное занятие — не цыпочки, а вонючие шлюхи.
Он не обращает на меня внимания, и я думаю, что после канала я стал слишком нервным. Стэн возвышается над столом, готовясь идти за выпивкой, спрашивает меня, что я буду пить, и как будто читает мои мысли:
— Насчёт денег не парься. Сегодня особый случай.
Вскоре возвращается с полным подносом, Стелла догоняет его со вторым, и в этом уголке мира люди наполняют стаканы в честь простого парня с Миссисипи, и я уже не понимаю, на каком я свете. С того вечера, когда мы пошли к каналу, я впервые в клубе, в одном углу вижу Генри Купера с его бабой, толпы пижонов кругом, несколько рокеров с жирными волосами. Стиляги с их рок-н-роллом — уже прошлое, будущее — за панками, но я всё равно пью за Элвиса — пусть история, но это моя история.
— Когда-нибудь я съезжу в Грейсленд, — говорит Стэн, — Элвис отделал свой дом как конфетку — все комнаты разные, одна, например, сделана под джунгли. Рано он умер, но сколько прожил — прожил как полагается. Деньги не застили ему свет, он всегда помнил, откуда родом, простой деревенский парень.
Рок-н-ролл всегда был музыкой бунта, как панк, только у панка вдобавок к музыке есть ещё и текст.
— Просто хороший был мужик.
Был. Хороший мужик. Родители сейчас тоже, наверное, слушают его, а может, и нет.
— Его презирали за показуху, но если у него были деньги, то куда их девать? Хотел он Кадиллак с прибамбасами — ну и купил, и раскатывал на нём по Мемфису, и что из этого?
Что до меня, я тоже не против Кадиллака, вот только какой-нибудь мелкий поганец обязательно тут же проткнул бы ему покрышку. Кортина — вот машина моей мечты. Такая, как мы угнали тогда, чтобы съездить в Кэмден — кстати, тот хмырь, что дует свой Гиннес и пялится в окно, здоровенный плотник, вот и ящик с инструментом рядом — её хозяин. Плотник вдруг поворачивается и пристально смотрит на меня, а я утыкаюсь носом в своё пиво.
— Ну, вот ты что бы сделал с миллионом фунтов? Спорим, накупил бы себе домов, машин, девочек и наркоты, Вурлитцер там.
Киваю. Никогда не задумывался на такие темы. Гляжу на хозяина Кортины — интересно, нашёл ли он машину? Он допивает пиво и отваливает. Похоже, меня он не узнал. Хорошо, потому что сейчас мне на фиг не нужны разборки.
— Ну, давай, скажи, что бы ты сделал с миллионом? — Стэн снова заводит волынку.
Трудно сказать. Сразу и не придумаешь. Стереосистему нормальную, само собой. Купил бы все пластинки, какие хочу. И вопрос тупой — откуда он возьмётся, миллион? Хотя новая стереосистема — было бы круто. Разрешил бы слушать отцу и матери, ну и сестре тоже. Ладно, мне и так хорошо. По крайней мере, можно побыть одному. А с такой кучей денег хрен тебя в покое оставят, замучаешься отбиваться от попрошаек.
— Что-то у тебя, дружок, совсем нет амбиций, — смеётся Стэн.
Амбиции-фигиции. Я панк, мне достаточно.
Дебби наклоняется вперёд и хватает меня под столом за яйца, сладко улыбается, облизывая губы.
Устраиваюсь поудобней на земле, отрываю черешки и отправляю спелые красные мячики вишен в рот. От жары хочется пить, а вишни сладкие и сочные. Прекрасные плоды прекрасным днём. Жизнь прекрасна, несмотря на сгоревшую спину после пары часов ползанья по клубнике. Всё-таки решил попытать счастья на клубнике, пока каникулы не кончились — вдруг побольше заработаю, но оказалось очень трудно ползать по длинным и пыльным рядам под палящим солнцем. Ящик я набрал, потащил в сарай, а там хозяин показал мне ягоды, надкусанные полевыми мышами. Народу на поле полно, на закате становится прохладней, и все начинают трепаться до посинения. Насколько лучше затеряться в саду, среди прохладных душистых ветвей, спокойно набираешь свои пять-шесть ящиков в день. Поэтому я снова на вишнях.
Клубнику собирают по большей части женщины — старые железные ведьмы из предместий Денгема, Колнбрука, те самые, что ходят от двери к двери, продавая вереск, те самые, что всегда готовы гнать тебя из торговых рядов, когда ты бродишь там на предмет чем-нибудь разжиться. Они никогда не устают ругаться и поливать тебя грязью — даже смешно, как много людей их боятся. Эти женщины быстро обшаривают жёсткими пальцами грядки, передвигаясь из ряда в ряд, и ящики у них наполняются очень быстро. Чёрные волосы выбиваются из-под чёрных платков, обрамляющих морщинистые лица. Только кольца сверкают на солнце, не поддаваясь грязи. Мелкие пацаны и девчонки носятся вокруг меня, пока их мамаши и бабули заняты болтовнёй. У себя дома они затравили бы меня как чужака, но работая рядом с ними, я вижу, что неплохие ведь люди, незлые, и очень заботятся о своей репутации.
Меня не мучила мысль, что я самый медленный сборщик клубники в мире, и семилетний сопляк легко меня делает на грядке — любой работе нужно учиться. Мучило постоянно оравшее радио — штампованные голоса вещали про нацию, закон и порядок, секс и наркотики, но я не слушал, в гробу я видал все их доводы, каждый волен делать что хочет. А вот в саду тихо. И я отрываю черешок у следующей вишни, и выплёвываю косточку. Вот что я называю жизнью — ты делаешь своё дело, и никаких гонцов с плохими новостями на горизонте. Прикольные дни настали — столько всего случилось. Если не умеешь загнать воспоминания в дальний угол мозга или начинаешь беспокоиться — башня поедет неотвратимо. Сделай пофигизм своей жизненной философией и радуйся жизни.
— Всё путём, приятель?
Рой присаживается рядом, вытрясает камешек из ботинка, достаёт коробку с табаком и сворачивает сигарету. Сосредоточенно так сворачивает. Рой, он такой — и беспечный, и серьёзный. То, что считает важным для себя, он делает тщательно и правильно. Я плохо его знаю, вообще-то, может, всё не так. Рой прикуривает и глядит на меня.
— Прошлой ночью фермер поймал меня прямо с поличным в этом саду. Включил фары — и вот он я, как на ладони. Хорошо, я сразу дал дёру, и он меня не узнал. Погнался было за мной на машине, но я забежал за деревья, и ему пришлось остановиться. Что бы он со мной сделал, если бы поймал — как думаешь?
Я обычно перебрасываю мешок с вишнями через забор, почему бы и Рою так не делать. А вообще-то шастать тут в темноте ради нескольких яблок как-то глупо, мне кажется. Ни за что не полез бы сюда ночью. Заблудиться ночью в лесу — благодарю покорно, хуже ничего не придумаешь.
