Книга Человеческий панк, страница 41. Автор книги Джон Кинг

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Человеческий панк»

Cтраница 41

Восемь лет спустя, в 1985 году, может, я снова оставил его тонуть, но в этот раз более сознательно, и не только я; помню, его брат Тони едет на машине из Хитроу, везёт его из бара в отеле, где он сидел, смотрел, как приземляются самолёты, погружался в безумие. У меня эта сцена крепко застряла в мозгу, интересно, мы его бросили в беде или сделали всё правильно? Мы сдали его властям, но я усилием воли загоняю эти воспоминания обратно, не хочу снова их переживать, борюсь, но понимаю, что мне, в конце концов, придётся со всем разобраться. Доеду домой, буду копаться в себе. Но Тони насиловал двигатель, а мы со Смайлзом сидели сзади, неслись по А4, мимо грузовиков на стоянках, длинные следы гравия с местной каменоломни, я пытался его успокоить, кивал, слушал, и безумный образ мыслей медленно поражал мой мозг, с психами так всегда, если общаешься с ними слишком близко. Мы торопились, не знали, как вести себя с человеком, сошедшим с ума, и поездка казалась мне бесконечной, а Смайлз сидел и смотрел сквозь меня, видел то, что никогда не происходило, а у меня в голове играл сингл Adverts «Gary Gilmore’s Eyes». Я ничего не мог поделать, безумие превращалось в шутку, и были моменты, когда я почти начинал смеяться, когда он рассказывал мне свои истории, что он видел, часть большой картины, смесь национальной и государственной политики с повседневной жизнью.

Мы отвезли Смайлза в психиатрическую лечебницу, свалили проблему на чужие плечи, обманули его, потому что он должен был добровольно согласиться, его нельзя было положить принудительно, он не сделал ничего опасного, по крайней мере, пока через два дня не вышел и не порезал вены перед воротами. Тогда его положили надолго. Ради его собственного блага. И ему это пошло во благо. Правда. Я знаю точно, это не отговорка. Надо было рассказать ему историю, найти доводы, чтобы он поверил, в лечебнице ему будет хорошо, ввести его в двери, где доктора могли бы накачать его химией, успокоить его, приглушить голоса в голове, тирады диктаторов и крики в концлагерях. Учёные ждали, мужчины и женщины в мятых белых халатах, только они вели себя не как учёные, больше как человеческие существа, которым небезразличен этот бредящий парень, настроившийся на другую частоту.

Поездка назад в Англию будет долгой, пять дней через Сибирь, через Урал в Европу, пять дней и все эти годы. Путешествие, которое я должен завершить, распутать сложные узлы, обрести душевный мир после трёх лет безответственности, загнав прошлое в самые дальние углы сознания, трёх лет жизни одним днём, пять рубашек, две пары штанов, трусов и носков. Надо было верить, что в тех обстоятельствах я всё сделал правильно, помог Тони положить Смайлза в лечебницу. Три года он то ложился, то опять выходил, пока, наконец, не нырнул слишком глубоко, заторможенный, не говорил ни с кем месяцами, никчёмная жизнь, но лучше, чем оказаться на улице, психоз вывернул его наизнанку.

Смайлз был мертвецом. Живым мертвецом. Я никогда этого не говорил, даже не думал так, но знал. Я уехал на другой конец мира. Старый Смайлз весь вышел, я помню, как мы ездили на побережье, сидели на набережной, наверно, я родился заново, когда выполз из канала, из слизи с квакающими лягушками и клочьями тины. А другой парень умер, задохнулся в воде, к мозгу не поступал кислород. Он был мертворожденным, ни лица, ни имени, плавал лицом вниз в индустриальных отходах Гранд Юнион Канала, завернувшийся в материнскую любовь, застрявший в утробе, пытался выползти наружу, к свежему воздуху, чтобы напитать мозг, шлепок по младенческой попке и глоток жизни. Всё спуталось, смешалось, каша картин, оторванных от места и времени, пятнадцатилетний пацан сидит в пластмассовом кресле в больничной приёмной, тошнота, в туалет, выблевать свою жизнь почти в канал, на железнодорожные пути.

Мы звали старика Смайлза Сталиным, представьте, я сижу у кофейного автомата, приходит Сталин и просит рассказать, что случилось, ещё раз, снова, бежит покупать мне чашку чая, говорит, что Уэллс утверждает, что мы начали издеваться над ними, говорит про значок GOD SAVE THE QUEEN, он изо всех сил старается привлечь копперов и судей на свою сторону, говорит, что читал в газете, мол, Sex Pistols называли королеву слабоумной; и они бросили нас в канал, чтобы остудить наши головы, они не хотели причинить нам вреда, не били нас, как утверждает этот псих Майор Том, кто поверит, что взрослый человек не может устроиться на работу, считает себя Старым Биллом? На этом они и будут строить защиту, мол, значок, оскорбляющий монархию. Уэллс говорит, что он патриот, защищает Англию, закон и порядок.

У меня дома есть статья, про которую он говорил, по возвращении я перечитываю её. Там говорится, что в песне «God Save The Queen» Sex Pistols королеву называют слабоумной. Это ложь. Переслушиваю запись. Пять раз, чтобы убедиться, что правильно разобрал слова. В песне поётся про систему, что она делает нас слабоумными, людей, таких, как мы со Смайлзом; и парень, который избил нас на мосту, а потом бросил в канал, что нас превращают в роботов, мы делаем всё, что нам скажут; и кого винить, людей у власти, до которых ты никогда не доберёшься, или маленьких чело-веков, которые буквально вот они, идут мимо по улице? Я был молод, но знал, что суд не поверит такой тупой телеге.

Я быстро возвращаюсь в норму, движение поезда успокаивает, сглаживает воспоминания, время подумать, в дороге через огромные луга, потом часы леса, миллионы деревьев наседают на железную дорогу, миллиарды сличающихся листьев колышутся до самого горизонта. Мы проезжаем мимо озера Байкал и нескольких городов, трубы дымят, ещё на шаг дальше от Маньчжурии, странно видеть промышленность посреди такой пустой земли. Мы ужасно долго едем мимо озера, я смотрю на три места на карте, пытаюсь понять, где мы на большой карте, между нами и верхней границей Сибири больше тысячи миль пустоты. У мира нет центра, только то место, где ты в данный момент. Время от времени за окнами проносятся деревушки, деревянные дома, крашеные наличники, наскоро сколоченные лачуги, где зимой должно быть чертовски холодно. Этих деревень нет ни на одной карте. Интересно, как люди очутились здесь, сознательно, или это потомки политзаключённых, каково это — жить так далеко от остального населения земного шара. Задумался про одиночество и красоту. Не особо обращаю внимания на соседей, занимаюсь своими делами, здороваюсь по утрам. И хватит с них.

Делать особо нечего, только смотреть в окно и слушать кассеты из рюкзака. Иногда я стою в коридоре или лежу на полке, бывает, сижу на нижней рядом с хиппи, или иду через вагоны в вагон-ресторан. Ем и сплю, снимаю рубашку и мою подмышки, пытаюсь понять, что говорят по-немецки, ощущаю, что между мужчиной и женщиной нарастает напряжение. Прикольно бродить с плеером в ушах, пытаться подобрать песню к ситуации, но для музыки протеста Билли Брэгга и Public Enemy нужны города и система, промышленное оборудование и чтобы все боролись за кусок пирога. Здесь агрессия неуместна, на фоне тотальных площадей живой земли снаружи тексты песен теряются, и я сдаюсь, убираю их на фиг. Как же здесь одиноко. Легко почувствовать себя маленьким и незначительным. Ритм поезда захватывает сознание.

На второй день пути через Сибирь мы начали тормозить. Когда столько едешь на одной и той же скорости, даже лёгкое торможение воспринимается, как экстренная остановка. Я как раз лежал на полке, поворачиваюсь выглянуть в окно, слезаю и иду по проходу. Рика стоит у двери, рассказывает всем, кто хочет слушать, что поезд простоит четыре минуты. Не будет ни гудка, ни предупреждения. Простоит ровно четыре минуты и ни секундой дольше. Можно выйти, но не стоит отходить от платформы. Поезд ждать никого не будет. Кто не вернётся в поезд, останется торчать посреди Сибири. И ему придётся нелегко. Следующий поезд появится тут через несколько дней, и это будет китайский поезд. Она выговаривает это слово с отвращением. Русские поезда гораздо лучше. Отставшему придётся пережить не только китайский сервис, но и кучу проблем с полицией. Виза кончится раньше, чем он сумеет покинуть Советский Союз. Это грозит большим штрафом, может, даже тюрьмой. Законы очень суровы. Мы должны держаться поближе к вагону, а она будет присматривать за нами. Она улыбается, я прохожу мимо, надеюсь, она не слышала, как меня тошнило. Я теперь смотрю на матрону по-другому, вижу в ней женщину, а не винтик советской транспортной машины.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация