Книга Человеческий панк, страница 50. Автор книги Джон Кинг

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Человеческий панк»

Cтраница 50

Не торчать же тут весь день, возвращаюсь на Красную Площадь, сижу и ем шоколад и кексы. Доев, некоторое время гуляю, но тут мало что происходит, снежок падает и тает. Время идёт, начинает темнеть, я иду назад к Белорусскому, появляются пьяные, слышу крик и удар бутылки о стену, не замечаю троих, идущих в мою сторону. Один из них бьёт меня в лицо, говорит что-то, чего я не понимаю. Поворачиваюсь, развожу руками, больно, блин, и хуже боли удивление, я трезв и предоставлен сам себе. Они идут дальше, как если бы ничего не случилось, а я стою посреди тротуара, хочу бежать за ними, но сдерживаюсь. Они исчезают, а я вытираю кровь с носа, иду дальше, высматриваю бар или кафе, где можно посидеть и выпить. Белорусский — мой временный дом, лучше, чем улица или подъезд, и я тусуюсь в главном зале, смотрю, как очередь молчаливых мужчин и женщин стоит к сломанному автомату с напитками. Здесь не меньше сотни человек, ждут парня спереди, который стучит по кнопкам. Не понимаю. Они же видят, что не работает, но всё равно ждут. Это единственный автомат на весь вокзал. Может, они думают, он заработает для них, а не для него. Никто не смеётся, под сводами потолка не гуляет эхо. Тишина меня добивает. Люди настолько раздавлены, что не могут даже говорить. Вот что я чувствую. И я сижу там, греюсь до восьми, и снова иду на улицу. Должно же что-нибудь открыться. Брожу целую вечность, группы мужчин сидят на скамейках и пьют, я не знаю, куда можно пойти в Москве. Кто-то орёт на меня, тут же забывает. Наконец вижу бар, красный свет пробивается сквозь занавески. Заглядываю внутрь, выходит мужик с козлиной бородкой. Качает головой, машет мне проваливать, смотрит вверх-вниз по улице, уходит назад.

Брожу, пока не начинают болеть ноги, не привыкли к таким нагрузкам после поезда. Хочу нажраться, но не могу найти, где, пить до утра, и спать завтра весь день. Москва не похожа на Пекин. В Китае я чувствовал себя в безопасности, даже когда гулял по ночам, а здесь в тени прячется настоящее насилие. Пекин шумный и живой, а Москва как вымерла. В Китае что-то происходило, чего я не видел, но здесь оно гораздо ближе. Я один, но надеюсь встретить мужика, который меня ударил. Берёт на испуг, худший тип людей. Я лёгкая цель: ни защиты, ни поддержки. Интересно, что я здесь делаю, гуляю по Москве, скоро десять, отмораживаю себе яйца. Думаю о Рике, хочу, чтобы всё было по-другому, чтобы она позвала меня придти и остаться у неё. Легко представляю себя на десятом этаже гранитного здания, как я разглядываю дрожащие огни Москвы, тёплая выпивка в руке и нормальный обед на столе, гудит центральное отопление. И в воображении я сижу, свеженький из душа, сухой и чистый, подмышки в идеальном состоянии, хороший дезодорант, щетина сбрита, катаю спирт в стакане, полоскаю рот, чувствую, как он проваливается в горло. Это Москва, надо бы делать что-нибудь особенное, а я замёрз и хочу есть.

Обратно, на станцию, беру рюкзак из шкафчика и ложусь в том же зале, где брал билет, лампы нещадно палят, светло и безопасно, здание и жар тела поднимают температуру. Каждые полчаса мужчины в длинной кожанке выходят и оглядываются, курят, тихо общаются друг с другом, грустно признавать, но приятно, что за нами приглядывает московский Старина Билл. Ложусь спать, интересно, что будет, если КГБ перестанет работать, решит, что человек человеку товарищ, вот пускай и разбираются. Решаю, что дела здесь пойдут в гору.

Я неверующий, ребёнком никогда не ходил в церковь, не верю, или не верую в Бога, но после Китая и того, что я увидел в Советском Союзе, мне кажется, проблема коммунизма — в отсутствии глубокого чувства единения. Война даёт его на время, а революция была классовой войной, но сейчас, когда всё кончилось, коммунизм — простая материалистическая доктрина, с правилами, регламентами и чиновниками, которым надо подчиняться. Нет духовной стороны. Раньше её давала религия, объединяла людей, а сейчас им осталась только монотонная жвачка. Им кажется, что коммунизм — антагонист капитализма, но скорее они взаимозаменимы. Они оба основаны на науке, спорят только, кому снимать сливки.

Меня это путешествие многому научило, идеи проносятся у меня в голове, пока я не засыпаю, любое путешествие заканчивается этим видом отдыха, едешь ли ты в поезде или сидишь на вокзале, я просыпался раз десять, проверял деньги в поясе, что паспорт и билет на месте, всё время на страже. Кручусь, верчусь, и каждый раз, когда просыпаюсь, мне кажется, что я в другом месте, во Дворце Чунцина, в Слау, опять в экспрессе. Надо пару секунд, чтобы собрать мозги в кучку, устроиться, зажать мочевой пузырь в ожидании утра, когда откроются сортиры, можно будет умыться, уехать из Москвы домой.

Смайлз выписался, пришёл в себя и часто заходил обсудить новости, сверлил меня глазами, пока я объяснял, что воздух наполнен сообщениями, что можно взломать код и погрузиться в мрачные секреты государства, в долгосрочные цели наших контролёров. Фолклендская Война началась и закончилась, и правое крыло захватило власть над страной, Тори оказались достаточно умны, чтобы понять, рабочие мечтают о чём-то большем, чем снисходительные кивки оксфордской интеллигенции. Люди хотят выкупить муниципальные дома, получить ипотеку, купить квартиру в новом доме, подальше от грязи и разложения, оставлять себе больше заработанных денег и увидеть, как местных диктаторов из разных советов мочат в сортире. Тори — профессионалы простых лозунгов, повторяют короткие фразы снова и снова, разжигают дома страсти, а левое крыло заседает и трындит про тенденции, убеждает нас, что Британия — говно, и, по определению, мы тоже говно. Партия лейбористов исчезла в собственной жопе, студенческие ячейки пересрались по процедурным вопросам, а пресса Тори кормила людей огромными говенными статьями, разрабатывала классические цели, говорила, что будут миллионы одиноких матерей, избитых жён, лесбиянок, беженцев, героиновых наркоманов и солнечные праздники для жестоких малолетних преступников. Когда я уезжал в 1985-м, гоняли ту же тему, я слышал её всю жизнь, и сейчас она снова в центре внимания, те, кто живёт сам по себе и не может себя защитить. По большому счёту государство целилось в шахтёров и неизбежно уничтожило организованную оппозицию. Угольные забастовки продолжаются, телеканалы снимают материал из-за полицейского заграждения, рассказывают официальную точку зрения, лидеры профсоюзов изображаются кошмарными людьми, мечтающими продать Британию Советам. Когда дело доходит до политических партий, страна разбита на два лагеря, на юге, в основном, Тори, остальная страна — лейбористы. Тактика «разделяй и властвуй», основанная на круговороте в обществе. Лейбористов на юге воспринимают как идеологов богатства, кого простые люди не интересуют, а тори рисуются тружениками, уважающими рабочих. На севере расположена тяжёлая промышленность, там лейбористские традиции, но на юге послевоенный рост Лондона и переход на лёгкую промышленность разобщили людей. Самая большая ошибка лейбористов — пренебрежение патриотизмом. Они дали тори решать, что же такое — быть патриотом. Если ты говоришь людям, что их культура — говно, с чего бы им голосовать за тебя? Я никогда не размахивал флагом, но вижу, что взгляд тори на патриотизм лжив, что гордость за свою страну значит и гордость за свою культуру. Для меня это люди, которых я знаю, места, где я жил, музыка, которую я слушаю, и то, как я поступаю. Прикол в том, что многие в партии лейбористов оторваны от повседневной культуры.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация