Я знал основы, когда вернулся, но прошло больше года, и только когда меня взяли за нападение на окраине Грейпса, и я влетел на шесть месяцев, я снова вернулся к каратэ. Это была самозащита, по крайней мере, я помогал парню, которого избивали, но копперам было до транды. В тюрьме было очень погано, и порядки кошмарные, но хуже всего оказалась потеря свободы. Для меня это был кошмар. Ребята там держались неплохо, у каждого своя история и своя жизнь, по которой они скучали, но мне скука напрочь сносила башню, я знал, что не могу никуда пойти — подвид клаустрофобии. Стало вдруг так важно сходить в магазин на углу и купить газету. Там, внутри, не хватало места. Что-то во мне разладилось. Я думал, я сломаюсь под приговором ублюдков, которых я всегда ненавидел. Тюрьма тоже стала уроком, и один старик дал мне толчок, который сбросил напряжение. Я начал снова читать о каратэ, заказывать книги в библиотеке, всё хорошенько обдумал, и к освобождению у меня был хороший план. Я никогда не был крутым, не строил свою репутацию, не пудрил нос, ходил в спортзал и держался подальше от тяжёлых наркотиков. И всё перевернулось. Невозможно победить систему, сидя за решёткой, так что я принял игру и влился в поток, но я не сдался, просто сменил методы. Я вспомнил, чему учил меня Хо, и всё сложилось, во мне появилась решимость, какой никогда не было.
Когда меня выпустили, первым делом надо было разобраться с жильём. Я никогда не воровал, но тут подвернулась работа кинуть большую фирму, крупную фармацевтическую кампанию, которую обвиняли в жестоком обращении с животными. Я был уверен, что мы поступаем с ними честно, и вышел из дела с одиннадцатью штуками. Это было простое ограбление, никакого насилия, и это было одноразовое дело. Достаточно, чтобы внести задаток за квартиру, которая никому была не нужна, и начать её чинить. Я начал заниматься каратэ, увлёкся, начал применять стандарты Джона Хо к более брутальным школам. Прошёл классификацию и получил свой чёрный пояс. Я ничего не умел, и провёл немало месяцев в размышлениях, чем зарабатывать на жизнь, и ответ всплыл за неделю до выхода из тюрьмы. Это было так очевидно, я даже расстроился, что не подумал об этом годы назад. Единственное, в чём я разбирался — музыка, в основном, панк, так что мне всего-то надо было использовать свои знания. Это я и сделал.
В голове ещё шумело, когда я вышел из квартиры Сары и пошёл в сверкающее субботнее утро, с её номером телефона в кармане и улыбкой во всю рожу. Жизнь прекрасна, это действительно так, по фиг, что там кто говорит, всё портит только тошнотворная волна коктейля из портера-коки-водки, плещущаяся в животе, хуже чем фирменное блюдо «Чапатти Экспресс», не включённый в меню фарл
[32]
, в два раза сильнее виндалу, такая пища, которая превращает желудок в тяжёлый жирный чан с балти
[33]
.
Мне надо чем-нибудь разбавить то, что внутри, промыть миндалины, левая ноздря онемела, и струйка крови течёт на рубашку. Сара вытолкала меня из дома до того, как её мама должна была привезти Джимми домой, и правильно сделала, ненавижу стоять в холле, когда тебя разглядывают три поколения, а мамашка проверяет, не расстёгнута ли у тебя ширинка. Прямо вижу, как она раскладывает подушки и находит использованный гондон под кроватью. На фиг — на фиг, я лучше свалю.
Перехожу через дорогу, иду в газетный киоск, покупаю пачку фрут-энд-ната и пакет молока у старикана, который слушает по радио крикетный матч, пью молоко, прислонившись к ограде, смотрю на движение жизни вокруг, светофоры мигают «стой-иди-стой-иди» на пустой дороге, жёлтые блоки на той стороне вокруг дырки в асфальте. Крыша завода торчит из-за домов, довлеет над пейзажем; и общественный центр на той стороне моста; и я улыбаюсь, вспоминая, как я однажды взбесился, когда Дэйв уломал меня пойти на ночную беспонтовую блядскую джаз-фанк дискотеку, и я потребовал деньги назад, но меня быстренько вышвырнули на улицу три немереных вышибалы. Всё окончилось шестью швами на голове, но хотя бы не пришлось всю ночь слушать их идиотскую музыку. Уже полвосьмого, но час пик ещё не начался, и скоро Крис проедет мимо с семьёй, по дороге к супермаркетам и их скидкам. А я расслабляюсь, в процессе, вдыхаю прохладный освежающий воздух, пока шоколад и молоко успокаивают пожар внутри. Надо будет позвонить Саре на следующей неделе. Может, она сходит со мной выпить, ещё куда. Иду домой, и по дороге думаю о ней. С ней всё ништяк.
Придя домой, я принимаю душ, одеваюсь в чистые вещи и бреюсь, ещё не отошёл от коки, в черепе зудит, мягкая губка мозга натирает кости черепа. Наркота сильно сносит башню, так что на неделе я воздержусь от алкоголя, надо забить на кокс, который Дэйв сгружает в свой гудок, как будто завтра начнётся дефицит продукта. Попробую подождать с глобальными тусовками до вечеров пятницы и субботы, и неторопливое заседание с моим стариком и мужем сестры на воскресном обеде. Дэйв зовёт меня Одиноким Странником, может, он прав, но я работаю на себя, и если я что-то не сделал, этого никто не сделает. Микки Тодд неплохо толкает серьёзный продукт, и это наглядная демонстрация того, как разогнались потоки в каналах сбыта, как эти потоки вливаются в маленькие города, лаборатории на одного человека и мелкий бизнес расцветают на отдалённых улицах Англии, там, где не установлены камеры. Я готовлю кофе и, откинувшись на диване, закуриваю.
В наши дни всё доступно, только нужны деньги, а если ты сидишь без копья, то финансовые организации готовы дать тебе долгосрочную кредитную линию, которая будет тянуться до самой твоей смерти, заставляя тебя работать. Люди попадают в эту систему, и остаток жизни работают, чтобы выплатить проценты. Кофе нежный, проскальзывает в желудок, трава крепкая, домашняя и бесплатная. Она умывает это жирное марокканское дерьмо. Тянусь к ближайшей коробке альбомов, достаю «Rafi’s Revenge» Asian Dub Foundation, включаю усилок и нежно кручу вертушку «Рега», щёлкнув переключателем. Кладу пласт на проигрыватель, расслабляю руку, чтобы она висела в сантиметре над пластом, опускаю иглу на винил и жду, когда зажужжат колонки. Жизнь наполняют мелочи. Я не один год собирал свою систему и люблю каждый щелчок и свист блоков, задержки и бумканье включившегося питания. Уменьшаю громкость, растягиваюсь на диване и наслаждаюсь жизнью, сложнообъяснимое ощущение, что всё идёт как надо, переполняет меня. Мне везло в жизни, я жил на юге, где всегда есть работа, переломные годы наполнил панк, который сформировал моё мышление, у меня были семья и друзья. Я счастливчик, и не боюсь в этом признаться. Один из лучших треков с альбома — «Culture Move». Песня тотально закрывает тему.
Когда мы были детьми, мы, конечно, курили косяки, но, в основном, употребляли спид, и, естественно, квасили, сидр и лагер, самогон, который перестали продавать во многих пабах, потому что он вызывал проблемы. Спид дешёвый, его легко достать, и он подходил к скорости той музыки, которую мы слушали. Чарли был тогда наркотой мажорных людей, веществом для модных лондонских дрочил, для золотой молодёжи, которой не надо зарабатывать на жизнь. Были панк-группы, которые подсели на кокс, и мы списали их в отстой, мы считали, что они продались хуже, чем если бы поменяли направление своей музыки. Дурь была наркотиком хиппи, и мы гондошили её непрерывно. Мы часто бродили по окрестностям и рисовали на стенах «НИКОГДА НЕ ВЕРЬ ХИППИ», на стенах туннелей, и хотя в нашем районе я их не видел, мы их ненавидели, потому что они постоянно учили нас как жить. Они ходили в университет и не работали, и мы знали, что, в конце концов, они все устроятся на жирную работу. Что они и сделали. Сейчас их можно увидеть по телеку, в загородных особняках, и каждый владеет многомиллионным бизнесом. Хиппи — значит дурь и студенческие лекции. Точка. Но шесть месяцев под замком заставили меня оценить траву, она помогла мне пережить срок.
