Рыба падает в его картошку, и в руке у него остаётся длинная полоска шкурки, а белые хлопья трески прилипли к стене. Слова Дэйва сильно отдают паранойей. Он обсасывает шкурку и облизывает губы.
ШУМНЫЙ И ГОРДЫЙ
Слышно похрустывание куриных косточек под колёсами, когда я отъезжаю от тротуара, треск тонких грудок под дешёвыми протекторами, обычно я спихиваю их в водосток, если только ещё нет десяти, когда мне надо к одиннадцати в Суиндон. Курица, похоже, жарится с гормонами, секретный рецепт Полковника, он всегда кладёт специальные добавки из таблеток, когда готовит еду. Автострада свободна, и я вдавливаю ногу в пол, вонь помоев остаётся справа, кости такие хрупкие, что превращаются в месиво раньше, чем я на них наезжаю. Интенсивное фермерство и их корпоративные заказчики — отбросы нашей планеты. Фиг с ними, с драг-дилерами и грабителями банков, ворами, и карманниками, и несовершеннолетними угонщиками, лучше расправьтесь с теми. Сегодня в Кентукки повышибают стёкла — хороший способ снять напряжение и вернуть долг обществу. Я тянусь и хватаю кассету, сую её в магнитолу, чтобы заткнуть напыщенную корову, которая вещает по радио про футбольных хулиганов. Нет ничего хуже, чем блеяние медиа-элиты.
Когда-нибудь эту автостраду замостят бетоном. Долина Темзы — большой массив домов и торговых площадей, новые жилые площади питаются за счёт минимаркетов на станциях техобслуживания, супермаркетов, больших парковок и торговых аллей, многочисленных кинотеатров и точек фастфуда. Раньше вокруг замков правителей строили городские стены; теперь — трассу М25. Мы идём к американской модели, расширяем шоссе и экономим на общественном транспорте, разворачиваемся, всё больше и больше людей выгнано из Лондона деньгами. Может, белых лондонцев больше за пределами М25, чем собственно в Лондоне, от Маргейт до Милтон-Кейнс, от Саутэнда до Рединга. Жизнь обдирается до костей, ещё один вид заводского фермерства, но если есть люди, жизнь будет цвести. Эту нехитрую истину ублюдки у руля не понимают. Они проповедуют издали, рассказывают, что у нас нет культуры, что наше сознание омертвело; мы стоим в строю, руки на плечах впереди идущего, впечатываем шаги в землю в бессмысленном едином ритме, свихнулись на Е-номерах
[34]
. Они не врубаются.
В наши дни большой бизнес заказывает шоу откровеннее, чем когда-либо, и политика, на которой я вырос, давно мертва. Мечта работать, чтобы жить и занять место в великой схеме событий, пошла прахом, годы падения финансового благополучия наполнили канаву около моей квартиры гниющими костями. Гарантия занятости — тоже в прошлом, у этих успешных людей заложено всё вплоть до трусов, кредитные карты стремятся собрать все долги жизни по каталогам, за покупку одежды и платежи по счетам; и всё равно, если она есть, считай, повезло, отставших смывает за край. Меньше разницы между партиями, чем прежде: Новые Лейбористы вышагивают по престижным районам Лондона со своими братьями-Тори, высмеивая всяких из Ислингтона, Кэмдена, Баттерси, Клэпхема с их тупыми тематическими пабами и ресторанами. Перемена хитрее захватывает и подавляет, а вопяки, ведущие шоу, кичатся богатством и силой, как всегда.
Обычный человек изолирован, ему объяснили, что ему никогда ещё так хорошо не было; и слишком многие из нас наклоняются и достают пальцами до носков, а прекрасно одетые представители истеблишмента наносят смазку и медленно входят, вкрадчиво ебут нас и переходят к следующему вылупившемуся клиенту. И появляется раздутое ощущение нашего места в обществе, мы принимаем государственные ценности, верим, что мы лучше соседа, что мы — другой социальный класс, стоим выше на лестнице, с лишней десяткой в кармане, и в доме, который принадлежит банку, а не муниципалитету. Классический приём: разделяй и властвуй. Британия — постиндустриальное общество, но образ обычного человека застыл на зернистой чёрно-белой плёнке, пыльные колонны голодного похода Джарроу и чёрное от угля лицо йоркширского шахтёра, довоенные оборванцы Восточного Лондона и босоногие крестьяне Сомерсета, прикованные к ручкам плуга. Тяжёлая индустрия пришла и ушла, зелёные поля Англии тонут в инсектицидах. Протестующие ездят туристическим классом, а шахты затоплены. Ист-Энд перенесли в Эссекс, и крестьяне смотрят цифровое телевидение.
Тех, кого раньше называли подлецами, теперь масс-медиа зовёт штрейкбрехерами, и Народная Палата провела закон, по которому судьи могут контролировать фонды профсоюзов.
Города накатились на сельскую местность, но профессора застряли в шестидесятых, они объясняют, что половина населения скучена только в высотках Бирмингема. Описывая простого современного мужчину или женщину, используют выражения неудачи — будь то левые, списывающие в отстой скучный конформизм масс, которые хотят улучшить свою судьбу, любить и быть любимыми, или правые, занятые освещением антисоциального поведения меньшинства. Местное произношение преподносится, как характерная черта человека, проститутки из масс-медиа глотают в словах букву Т, пытаясь изображать кокни, а кокни в это время говорят на бенгальском, и белые мальчики уезжают в графства, слушать Underworld и Orbital. Социум изменился, и точки давления сместились. Левые и правые читают нам лекции из своих древних домов, тот же старый класс интеллектуалов, который всегда контролировал эту страну, не порождая ни одной новой идеи. Наши хозяева гуляют по общественным паркам, отсасывая у первых встречных, тусуются с ребятами, натянувшими на головы целлофановые пакеты, прячутся от глаз в рабских казематах, с прищепками на сосках, и в то же время башляют левым, правым и центристам, втирая нам про мораль и бережливость.
Я притормаживаю перед грузовиками, занявшими все три полосы, древний рыдван — по внутренней полосе, сорокафутовый дальнобойщик — в центре, и сочащийся паром рефрижератор — на внешней. Автобус «Национального Экспресса» пристраивается точно мне в задницу, дешёвый транспорт в Кардифф. Не знаю, что, по его мнению, я должен делать. Мне некуда деваться, кроме как обгонять по встречной, магнитола крутит альбом Business «The Truth, The Whole Truth, And Nothing But The Truth», двенадцатидюймовая лебедка 18-Уиллера
[35]
маячит впереди, хорошая дорожная музыка, и грузовик уже везёт замороженных куриц в по центральной полосе, а автобус держится сзади, как привязанный, когда я иду на обгон, и я по приколу бью по тормозам, и он тут же отстаёт, ухожу в середину и притормаживаю перед грузовиком, пропуская автобус. Тот ускоряется, и я мигаю правым поворотником и давлю на газ, наёбывая придурка, а когда он, наконец, собирается с мыслями и обгоняет меня, показываю ему фак. Он хмурится и крутит пальцем у виска, проезжая мимо. Мудак ёбаный. Грузовик с замороженным мясом уже на внутренней стороне, я перестраиваюсь перед ним и снова торможу, чтобы водитель обосрался, и вот он мигает фарами. А я ускоряюсь и ухожу в точку.
Что забавно, уничтожение организованной оппозиции создало властям новую проблему, решить которую гораздо сложнее. Массы стали более изолированны и бессильны, запутанны и сбиты с толку, но обратная сторона пластинки — появилось племя одиночек, фрилансеров, живущих по американской модели, серийных убийц и одноразовых диссидентов, психов и идеалистов, живущих собственным бизнесом. Организациями легко управлять, их легко успокоить. Следуй правилам, и всё пройдёт через фильтр структуры, которая высосет исходную злость и лишит тебя силы менять положение дел. Сила, конечно, в числе, но одинокий стрелок опаснее, снайпер, который снимает цели и никогда не попадается. У любой организации, без вариантов, встаёт у руля та же профессиональная клика, будь то правительственная организация или выборные комитеты. Если кто-то прорвётся через эту тиранию с нетронутыми ценностями, их зовут диссидентами и отщепенцами, старомодными и эксцентричными, их сначала распинают, а потом берут под крыло, когда они сломлены и пали так низко, что уже не представляют угрозы.
