Я рассчитался с ним, когда вернулся, выручив его там, на уличном бетоне, и отсидев шесть месяцев. Говорю Дэйву, что если хочет, можно съездить в Рединг, разобраться с парнем. А то оборзел ножом махать. Дэйв, с одной стороны, не трус, но с другой и не псих.
— Да фиг с ним. Я сам слишком сильно пошёл на него гнать. Ты правильно тогда сказал, когда мы нажрались и хотели пойти месить того придурка, который бросил вас со Смайлзом в канал, сразу как вы пришли. Месть для идиотов, особенно если всё вышло случайно. Знаешь, парень, который меня порезал, ничего такого не хотел. Буквально только что сошёл с поезда из России и ввязался в разборки. Когда мы с тобой последний раз пили? Черти сколько с тобой не трепались.
Ну да, месяцев шесть точно прошло. Типа того. Шесть месяцев — универсальное наказание.
Люк подходит и Дэйв двигается, он его заметил, только когда тот поставил передо мной кружку и сел. Дэйву нелегко, смесь выпивки и наркотиков, иной рецепт — не хуже билета на аттракцион, голова плавает отдельно от тела, только это не хиповской трип, это обычный вечер в пабе. Ему надо самому разобраться со своими проблемами, но я пытаюсь поговорить с ним, хотя он и не хочет слушать. Он плавает туда-сюда, видит истину и мелет чушь.
— Нет, блин, больше я безоружный из дому ни ногой. Зря я тогда его не взял. Это ты тогда так на меня смотрел после драки у фастфудного магазина, что я решил оставить нож дома. Я думал, у меня паранойя, как ты говорил, но я всегда был прав. По жизни найдётся мудак, который решит на тебя напасть. Больше я эту ошибку не повторю.
И Дэйв выпадает в неадекват, но тайком поглядывает на Люка, который уткнулся в свою кружку. Что-то щёлкает в его мозгу, но он уже слишком далеко отъехал. Трясёт головой.
— Мне пора домой, — говорит он. — Похоже, я перебрал. Он смотрит на Люка.
— Чувак, я тебя знаю?
— Вряд ли, — отвечает Люк.
— Как-то знакомо ты выглядишь.
Дэйв наклоняется ко мне и шепчет в ухо, чётко и громко, он уже не контролирует громкость, Люк наверняка слышит.
— Это кто?
Я ловлю взгляд Люка и понимаю, что ему не хочется связываться, говорю Дэйву, что это друг Чарли Пэриша.
— Пэриш? Какой, на хуй, Чарли Пэриш?
Он знает, кто такой Пэриш, он не раз бухал с ним, может, не знает его имени, я ему объясняю, и он кивает, изо всех сил трясёт руку Люка. Потом замолкает и встаёт, чтобы уйти, его кружка ещё наполовину полная.
— Я домой.
Он доходит до двери, останавливается и смотрит назад, хмурится и выходит в ночь. Дэйв озадачен, теперь лицо Люка будет крутиться у него в голове. Интересно, что он вспомнит завтра утром.
— Мужик не в форме, — смеётся Люк.
Я говорю ему, что это был Дэйв Берроуз, гопник, соульщик и футбольный фанат, он любит одежду, а остальным на неё плевать, но он тусовался с нами, вместе ходили на «подработку», мы так это называли. И если честно, Дэйв смотрит на мир под тем же углом, что и мы, разбирается в музыке и воспринимает её так же, просто когда в нас бурлила энергия, ему интереснее было потрахаться. Он наш человек. Хороший парень.
— Ну что, ещё по одной?
Люк бежит к бару с пятёркой, которую я ему дал, моя очередь угощать. Или ему очень хочется пить, или он алкаш. Я смотрю на барменшу, она плоская, как доска, шут его знает, о чём говорил Дэйв. Забавно, мы спорим с тех пор, как познакомились, не раз давали друг другу по ушам, но я за него переживаю. Смешно признавать, и может, Сара открыла мне глаза. Она правильно сказала. Может, люди, с которыми постоянно воюешь, и есть самые близкие, иначе не стал бы связываться. Я часто думаю о Саре, вообще-то мне не стоило бы с ней связываться — у неё ребёнок, проблемы.
— Барменша плоская, как блин, — говорит Люк. — Зато задница что надо.
Мы сидим и пьём до закрытия, Люк отстаёт с третьей пинты, мощно рвёт со старта, но силёнок хватает ненадолго. Через пять минут мы дома, визит Люка надо как следует отполировать. Я прыгаю на телефон, с той стороны голос, как обычно, спокоен, полон понимания и желания помочь, то же лицо, которое я ни разу не видел, изборождённое морщинами, мутные коричневые глаза. Когда он в хорошем настроении, есть свободное время, он любит пошутить, добродушно прикалывается над клиентами, но сейчас поздно и он собирается домой. Не могу его винить. Он вежливый, но жёсткий, слушает и записывает заказ, добавляет банку лай-мового уксуса, спрашивает адрес, говорит, посыльный будет у меня через полчаса. Я кладу трубку и представляю, как он стоит в кухне Чапатти, следит за ребятами, работающими в духоте, шеф-повара восседают, как они всегда делают, угощает посудомойщиков пинтой лагера из паба через дорогу. Я прямо вижу, как парень согнулся над раковиной, отскребает балти от котла, пытается счистить въевшуюся сажу.
— Расскажи мне про канал, — говорит Люк. — Мама говорит, вас с отцом сбросили в канал, и он оказался в коме. Она переехала к тёте, пока он лежал в больнице, и уже никогда его не видела.
Мы оба пьяны, и раз уж он уезжает завтра, я рассказываю ему, как нас избил Гари Уэллс и ещё трое. Говорю, что Смайлз упал в воду лицом вниз, что некоторые считают, он покончил жизнь самоубийством из-за этого. Что могли быть и другие причины. Он кивает. Смайлз много рассказывал Линде про себя, странно, он её толком и не знал, но может, ему проще было раскрывать душу перед девчонкой. Наверно, нам всем нужно выговориться время от времени.
— Мама говорила, отца часто бил дед. Поэтому я и не хотел никогда с ним знакомиться. Она думает, это сильно его напрягало, и то, что мама умерла. Жизнь плохо с ним обошлась, сначала нашёл тело матери, потом его били.
Это правда. Смайлзу мало повезло.
— И так было плохо, а тут однажды его брат рассказал ему, что мама перерезала вены, потому что старик трахался с женщиной, которую знал ещё до свадьбы, и в супружеской постели, время от времени, несколько лет. Представь себе. Старый мудак по-скотски с ней обошёлся, а когда она умерла, начал мучить сыновей. Ёбаный козёл. Мой дядя тоже должен был держать рот на замке. Отцу не надо было ничего знать. Некоторые вещи надо держать при себе.
Я ничего не знал, и на несколько минут полностью выбит из колеи. Слушаю, что говорит Люк, пока не звонят в дверь. Я открываю, забираю пакет, ставлю на ковёр в гостиной, приношу из кухни тарелки, ложки, ножи, вилки. Люк молчит, а я снимаю крышки, раскрываю картонки и раскладываю еду. Начинаю с фарла, огонь будто разъедает рот, из носа течёт, выжигает всё плохое. Люку достался «Мадрас». Я устал и ложусь спать, когда мы доедаем, голова кружится, пытается переварить то, что он рассказал, он остался сидеть на диване и смотреть шоу Джерри Спрингера, свингеры колошматят друг друга перед вопящей аудиторией, бедные чёрные и белые отбросы скандируют: «ДЖЕРРИ, ДЖЕРРИ, ДЖЕРРИ». Древняя как мир поебень. Я думаю о Сталине, наверно, я мог бы догадаться, что там произошло, что было что-то ещё, пытаюсь представить его чувство вины.
