– Хорошо, что меня туда не отправили.
Почти касаясь губами моего уха, Ли Мэй ответила:
– Я им сказала, что ты – студент.
– И не предупредила?! А если бы я начал рассказывать о работе?!
– Так ведь все равно же переводила – я.
Потянулся за палочками, чтобы стукнуть ее.
Ли Мэй засмеялась и показала кончик языка.
Выскочил на сцену ведущий, долго что-то говорил в микрофон. У меня закладывало уши от звука – колонки были совсем рядом.
Вырубили общий свет, направили на сцену яркий софит. Под свадебный марш в освещенном круге появились новобрачные.
Ведущий снова принялся что-то вещать, вручил жениху и невесте бокалы с шампанским. Все дружно выпили за молодых – во время поздравительной речи официанты разливали по рюмкам, бокалам и стаканам спиртное. Пили, кто что хотел – правил не было.
Два парня за нашим столом потягивали красное вино. Третий вообще ничего не пил, склонился над тарелкой и увлеченно чавкал. Ли Мэй и вторая девушка – я не расслышал ее имени – выбрали сок. Я решил особо не увлекаться и выпил пару бокалов сухого белого.
Еще быстрее забегали официанты, стол заполнялся горячими блюдами.
Молодые исчезли со сцены. Гости активно ели, расхватывая еду с крутящегося центра стола.
Бутылку я допил быстро, под рыбу. Один из парней спросил меня, откуда я.
– Фром грэйт мазер Раша! – пародируя акцент, ответил я. – Зе бест кантри ин зе ворлд.
Ли Мэй улыбалась и кивала, вспомнила, наверное, наше первое свидание. Подмигнул ей.
Как русскому, мне предложили попробовать водки. Китайской, разумеется.
Налили в узкую рюмку, больше похожую на колпачок от авторучки.
– Ганьбэй! – чокнулся с парнями.
Едва не задохнулся, пытаясь проглотить. Запил соком из стакана Ли Мэй. Несколько минут сдерживал отрыжку. Жевал какую-то закусь. От огорчения выпил все красное вино, что оставалось на столе. И пиво.
Потом водку я наливал уже сам, на три пальца, в обычный стакан. Пил, не закусывая и не запивая.
«Они подумают, что я алкоголик…»
Общался с соседями по столику по-китайски, хлопал снова вышедшим на сцену молодым – невеста успела переодеться в синее платье. О чем-то говорил не то по-русски, не то по-английски, не то с отцом невесты, не то с отцом жениха – я не разобрал.
На сцене прибавилось народу – толкал речь лаобань, директор компании жениха, пояснила мне Ли Мэй.
Народ в зале усиленно питался, особо не прислушиваясь. После начальника выступал седенький старичок, пел неприятным тенором что-то национальное.
Невеста была уже в красном платье. Традиция, по словам Ли Мэй. Смена нескольких платьев за церемонию.
Вдруг стоявшие на сцене молодые принялись кланяться, а гости снова начали им хлопать.
– Пора собираться, – сказала Ли Мэй.
– Это – все? – поразился я.
– Да, папа с мамой уехали уже, так что поедем сами. Ты в порядке?
– Подожди, я не понял… Полтора часа – и вся свадьба? Без танцев, конкурсов, тостов гостей? Покушали-похлопали – и по домам?
– Ну, было много вкусной еды… Хотя ты почти не ел ничего.
– Зато напился какой-то настойки на вениках.
– Ты – как мой папа. Он тоже может много выпить. Маме пришлось его увезти на такси.
Я не знал, как отнестись к такому сравнению с папой. Наверное, ничего плохого она в виду не имела. Может, даже сделала комплимент.
– Увези меня тоже – на такси, как мама папу, – попросил я. – И уложи спать.
Она вздрогнула, быстро огляделась по сторонам.
– Тише!.. Могут услышать…
В такси она положила голову мне на колени. Я гладил ее волосы, разглядывая сквозь темные пряди свои пальцы. Мы мчались по эстакаде, над вечерним Шанхаем. Мелькал за окном однообразный пейзаж – фонари, щиты звукоизоляции, крыши домов, черные массивы офисных высоток.
Выпитая байцзю придала смелости. Я впервые за все время наших встреч положил руку на бедро Ли Мэй. Скользнул ладонью по расшитому шелку. Ли Мэй замерла. Словно невзначай зацепив край ее платья, я подушечками пальцев дотронулся до нежной, намного нежнее шелка кожи. Вернул ладонь на место, почувствовав едва уловимое ответное движение.
У ворот кампуса такси остановилось. Я пожалел, что по пути мы не попали ни в одну из пробок.
Шли по освещенной аллее кампуса, открыто, в обнимку. Возле поворота в сторону моего «Вайго сушэ» она чуть замедлила шаг. Я лишь крепче прижал ее к себе и решительно повернул на каменистую дорожку.
Вечер был теплый и тихий. Гигантскими пивными бутылками высились вдоль реки кипарисы. Узкий белый лунный серп висел в небе над их верхушками.
– Как у Ван Гога, – показал я.
– Только нет солнца…
По голосу чувствовалось – она волновалась.
Остановился и долго целовал ее.
– Я все же пойду к себе… Поздно уже… – нерешительно сказала она, оторвавшись от моих губ. – Я не могу. Я… никогда… никогда не…
– Конечно, поздно. Ведь мы уже почти пришли…
Я подхватил ее на руки.
– И назад пути нет.
– Увидят, увидят!
Она замолотила ногами в воздухе, держась за мою шею.
– Поцелуй меня.
Теплые, мягкие губы, маленький и нежный язык…
Раздалось треньканье велосипедного звонка – кому-то именно сейчас понадобилось проехать по этой дорожке…
Уединиться на улице – из области невозможного. Это ведь Китай…
…Она лежала на моей кровати, на боку, согнув ноги в коленях. Свою грудь, еще недавно ходившую ходуном – скорее от боли и непривычных ощущений, чем от наслаждения, она стыдливо прикрывала подушкой. Глаза и щеки все еще были влажными. Волосы разметались, налипли на заплаканную щеку.
Я сидел рядом. Гладил ее по голому плечу.
Расшитое серебром ципао висело на спинке стула. Поверх павлинов с цветами – треугольник ее трусиков.
– Я слышал, что девушки Востока очень нежные, хрупкие… Теперь знаю – это правда.
– Было ужасно больно… – тихо сказала она. – Думала, умру… Стыдно…
– Почему?
– Ты был во мне… А я ничего не чувствовала, кроме боли. Сначала страх, потом боль. И плакала, как дура.
– У меня на губах до сих пор вкус твоих слез.
– Что теперь с этим делать? – она шевельнулась, взглянула на простыню. – Надо было сразу замыть… Теперь поздно.
Шмыгнула носом и виновато посмотрела на меня.
