Мы снова долго целуемся.
За окном совсем темно. Слышна музыка, доносятся сигналы машин. По потолку бродят красные, сиреневые, голубые сполохи от неоновых вывесок.
Живот начинает урчать.
Ли Мэй смеется, сидя на мне.
– Хочешь пойти куда-нибудь? Тебе надо поесть.
Глажу ее грудь. На светлом фоне стены отчетливо виден силуэт Ли Мэй.
Я приподнимаю ее над собой. Опускаю, делая движение навстречу.
Она коротко стонет. Запрокидывает голову…
…Мы идем, почти бежим, по пешеходной улице. Теплый вечер, пятничная толпа. Нас атакуют продавцы йо-йо, светящихся роликов и прочих безделушек.
Фонари, скамейки, витрины. Громкая музыка. В конце улицы – огромный экран, мельтешит реклама. Неоновое зарево.
Я высматриваю ресторанные вывески. Повсюду сине-красные плакаты «KFC». Дедушка с плакатов похож на Чехова: брось русский классик страну, оставь писательское ремесло, займись в Новом Свете разведением кур – были бы хорошие деньги и настоящая слава. А также упитанный вид и никакой чахотки.
– Ты слышала о Чехове?
– Почему только «слышала»? Читала, в школе.
Ли Мэй тянет меня в сторону:
– Вон там японский ресторан.
В ресторане жарко, шумно, людно. Поднимаемся на второй этаж. На стенах рисунки – тучные сумоисты, всадники в самурайских доспехах и набеленные женщины с зонтиками.
Официантки – черные костюмы, красные косынки – кричат, бегают с подносами и меню.
Чашки в форме бочонков. Необычный чай. Ржаной, поясняет Ли Мэй.
Я уплетаю курицу-карри. Ли Мэй почти ничего не ест. Локти на столе, подбородок на пальцах. Смотрит на меня. Губы заметно припухшие.
Она улыбается.
Когда мы спускаемся вниз, останавливает меня на лестнице и шепчет в ухо:
– Я до сих пор чувствую тебя там…
Целую ее.
– Во ай ни… – говорю ей негромко.
– Я тоже тебя люблю… – отвечает она по-английски.
Лестница узкая. Несколькими ступенями ниже собралась целая толпа.
Когда мы проходим мимо, нас с любопытством разглядывают.
В клубе темно и тесно. Я сижу у стойки бара. В руке тяжелый стакан.
Тают кубики льда. Приторная ром-кола. Закуриваю, чтобы заглушить вкус.
Громкая музыка, вспышки, мерцание, лучи лазеров.
Танцующие вскидывают руки. Я замечаю в толпе Ли Мэй. Она машет мне, приглашая танцевать. Качаю головой: нет, не пойду.
Долбит сумасшедшее китайское техно.
Заказываю две текилы. Удивляюсь, как бармен может слышать и понимать меня.
Стробоскоп выхватывает из темноты движения знакомой тонкой фигуры.
Я неподвижно сижу на табурете. Тоскливо и пронзительно осознаю свою угловатость, тяжесть. Мы – герои картины «Девочка на шаре».
Современный вариант.
Текилу она пьет мелкими глотками. Старается не морщиться.
Народу прибывает. Душно и шумно.
Я тяну Ли Мэй к выходу.
Целуемся у высокой ограды клуба. На небе почти полная луна, лишь самый край чуть размыт, будто в дымке. Веер пальмовых листьев над нами.
– Хэлоу-хэлоу! – кричат нам проезжающие велорикши.
Лимонный вкус поцелуя.
Обнявшись, идем по ночной улице.
В холле гостиницы большой аквариум. Бегут вверх пузырьки воздуха. Золотые рыбки лениво шевелят хвостами. Прильнув плоским брюхом к стеклу, двигает ртом маленький анциструс обыкновенный.
Я сижу на низком кожаном диване и курю.
Голова Ли Мэй у меня на коленях, ноги она поджала. Я играю ее волосами, Ли Мэй трется щекой о ткань моих джинсов.
Похожа на кошку. Нет, на уставшего ребенка. Наклоняюсь, почти по-отечески целую в висок.
– Во ай ни…
Встаем и идем к лифту…
…Шторы плотно задернуты. Тихо гудит кондиционер. Одежда опять кучей, на кресле. Где-то в ногах кровати – влажное полотенце.
Вкрадчивый свет торшера. Ли Мэй лежит на животе, ее кожа кажется совсем смуглой.
Я целую ее спину, потом ягодицы. Чувствую, как она напрягается в смущении.
Ящерицей выворачивается, выскальзывает. Скрывается в душе.
Стенка душевой в полуметре от кровати – полупрозрачная, матово-белая.
Я слушаю шум воды и наблюдаю за Ли Мэй.
Веки мои тяжелеют…
…Открываю глаза.
Ее лицо надо мной. Влажная челка, темный блеск глаз.
Прикладывает палец к губам.
В руке фломастер. Устраивается поудобнее и что-то пишет на моей груди.
Я смотрю на ее лицо. Лицо прилежной ученицы.
– Что ты пишешь?..
Когда она заканчивает, сажусь на кровати и оглядываю грудь, там – четыре столбика иероглифов.
– Это древнекитайские стихи о любви, – говорит Ли Мэй. – Я учила их еще в школе. Не по программе, сама.
Она читает мне по-китайски. Я не понимаю ни слова.
Она переводит – стихи о том, как дочка бога полюбила смертного.
– Хотя они совсем разные, это не преграда для любви… – говорит она.
Притягиваю ее за бедра к себе…
…Утро. Снова солнце.
Я завтракаю лапшой с говядиной. Ли Мэй ничего не ест.
– Ты не китаянка, – говорю ей.
– Почему?
– Китаянки любят поесть. Любая ваша девушка может съесть больше, чем я.
Смеется:
– Теперь ты понял, что я – не «любая».
– Да. Ты – небожительница.
– Нет. Я всего лишь скромная китайская девушка.
– Таких, как ты, – не бывает.
– Не бывает. Но – существуют, – лукаво улыбается.
Я раздумываю над ее ответом.
Кроме нас, в забегаловке никого нет. Лишь за столиком возле кухни сидит хозяин, курит и читает газету.
Стеклянные двери распахнуты. Туристы вереницей текут по улице. В квартале от нас – Сад скромного чиновника, главная достопримечательность города.
Расплачиваемся и выходим.
Узкая мостовая. Беленые стены. Ряды сувенирных магазинов.
– Знаешь, что это? – показывает она. – Это дудоу. Закрывает только грудь и живот. Старинная ночная одежда женщин.
Разглядываю манекены. Похоже на маленький фартук: шелк, красивая вышивка, две завязочки сзади.
