Лас – а мы общаемся с ним по-английски – объяснил это так: «Don't be so brave, have a small hart». «Умерь свой пыл, имей маленькое сердце».
Мое сердце – большое.
Когда я напиваюсь, оно почти не болит. До самого утра.
Усаживаюсь за столик, морщась от подступившей отрыжки. Если не запить, буду долго рыгать, такое это дело – байцзю.
Прошу принести бутылку пива и выпиваю ее в несколько приемов.
Спрашиваю счет.
«Платить подобает с любезным видом» – писал Джойс.
С какой стати… Сто с лишним лет назад, может, так и подобало, только не в современном Шанхае.
Счет нужно тщательно проверить. Я печатных иероглифов толком не понимаю, а уж каракулей официантки разобрать не могу и вовсе. Но сурово пялюсь в принесенную бумажку. Хмуря брови, силюсь подсчитать хотя бы количество блюд и выпивки.
Отодвигаю тарелку с мистером У.
Черточки иероглифов прыгают перед глазами.
Смотрю на цифры, припоминая цены. Все верно, кажется.
Официантка терпеливо стоит рядом. Совсем маленькая, смуглая, явная южанка. Тяжелая у них жизнь. Да и работа тоже.
Вытаскиваю из кармана мятую сотню. Смотрю в окно, дожидаясь сдачи.
Мимо ресторана важно шествует дама, в летнем платье и домашних тапочках. В руках у дамы тонкий кожаный поводок. Впереди, не менее важно, семенит разукрашенная болонка – уши и челка розовые, а хвост изумрудный, будто его обмакнули в банку с зеленкой.
Местная мода. Когда в декабре «похолодает» – где-нибудь до плюс десяти, на собачку наденут расшитую попону или курточку.
Ли Мэй обожала собак, совершенно по-детски. Мечтала о щенке – рыжем колли. Прыгала от радости, когда узнала, что родился я в год ее любимого животного.
И обиделась на меня страшно, когда я предположил, что она и понятия не имеет о том, каково это – содержать собаку.
Мы гуляли по кампусу, вдоль усаженного ивами берега речки.
«Вычесывать, выгуливать, прививать, выхаживать, кормить, вязать… Это не так просто, как тебе кажется» – для чего-то сказал я. Может быть, чтобы показаться умудренным и опытным.
Остановилась, вырвала руку. Сузила глаза.
– Ты что же, считаешь, я дура? Думаешь, не смогу позаботиться о ком-нибудь?
– Ну что ты…
Отступила на шаг.
– Тогда зачем ты встречаешься со мной?
Закричала, а вслед за этим выдала неожиданную тираду на китайском, из которой я понял, что меня костерят на чем свет стоит.
Разревевшись с удивившей меня легкостью, повернулась и побежала в сторону общежития.
Я не знал, что делать.
Бежать за ней?.. Глупо.
Студенты, проезжавшие мимо на велосипедах, оглядывались с любопытством; некоторые останавливались, ожидали развития событий.
«Ты какого хрена уставился?!» – рявкнул по-китайски на ближайшего «ботаника» в очках.
Тот вздрогнул и что-то забормотал.
«Делом занимайся, а не за другими надзирай!» – распаляясь и переходя на рык, шагнул к нему.
Я бы, наверное, утопил его в речке, швырнув туда вместе с велосипедом, но «ботаник» оказался сметлив и резв: оттолкнулся ногой, привстал над седлом и налег на педали.
Гаркнув для острастки на остальных, я поступью старого гризли пошел в свое общежитие. Не хватало еще учинить драку посреди кампуса. Даже не драку, а избиение, и не как-нибудь, а чтобы преподаватель, да еще преподаватель-иностранец, отходил за милую душу студентов!
Стыдоба.
Хунвэйбинство наоборот.
«Ты, рыдая, убежала… Я ж задумчиво стоял…» – пробуя успокоиться, переиначивал строки классика.
Укрыться за иронией не получалось.
Промаявшись до вечера в одиночестве и отгоняя от себя мысль сходить за выпивкой в шандянь, отправил Ли Мэй смску.
«Хочешь – переезжай ко мне. Я куплю тебе собаку».
Ответ пришел быстро:
«Во-первых, даже у тебя, в „Вайго сушэ“, собак держать нельзя – университет. А во-вторых, и тебя и меня выгонят, как только узнают: ты лаоши, я студентка – так нельзя. А если еще и родители…».
«Но ты же не моя студентка!» – послал ей еще одно сообщение.
Телефон через минуту пиликну:
«Какая разница. Такие правила».
«Собаку завести – нельзя. Жить с любимой – нельзя… Что можно?» – пририсовав грустный смайлик, спросил я.
«Можно целовать меня. Сколько хочешь».
Мне понравился способ примирения – будто и не было ничего.
Улыбнулся и набрал:
«И на том спасибо. Ладно. Тогда я буду твоей личной Собакой…»
…Принесли сдачу. Запихиваю деньги в карман, прихватываю сигареты, вылезаю из-за стола, стараясь не качаться и держаться ровно. Процесс под контролем: машу рукой компании лаобаня. Те оживляются, машут в ответ. Лаобань опять трясет большим пальцем: молодец лаовай!
Когда я вываливаюсь из распахнутых передо мною дверей в городское пекло, изнывающая от жары девчонка-зазывала приветливо кивает мне, улыбается и смачно харкает на ступеньки.
«Кх-хх!»
Этот звук слышится в Шанхае на каждом шагу. Харкают все. Громко, часто и везде. Без малейшего стеснения. На улице, в магазинах, в метро, в ресторанах. В университетском автобусе коллеги харкают прямо в проход между креслами. Поэтому я, никогда не ставлю свой рюкзак на пол, всегда держу на коленях.
Прочел в одной местной газете статью «Звуки Шанхая». Людей опрашивали, какой звук, по их мнению, является для города наиболее типичным. Ответы меня поразили: там был и шум чэнгуй – шанхайского наземного метро, и звон колокольчика сборщика мусора, и гудки автомобилей, и даже шум ветра в аллеях парков… но, ни слова о «кх-хх!» Китайцы этого звука не слышат и не замечают, настолько он для них привычен и естественен, равно как и прилюдное ковыряние в носу.
Как-то раз на набережной один приличного вида молодой китаец в очках и белой рубашке, назвавшись художником-каллиграфом, упорно зазывал меня на свою выставку – «буквально в двух шагах отсюда». Рассказывал о тысячелетних традициях искусства и при этом ковырял в носу: извлекал оттуда содержимое, внимательно его разглядывал и раскатывал пальцами в миниатюрные колобки.
В тот раз я решил обойтись без прикосновений к прекрасному. Однако когда я пьян, мне на подобные мелочи наплевать, в прямом смысле. Сам могу харкнуть, от души.
Воображаю себя атомным ледоколом «Ленин»: пусть сбился с курса и слегка потерял управление, но я по-прежнему – внушительное и могучее судно, хотя и обшарпанное. Внутри меня клокочет готовый взорваться реактор – смесь байцзю и пива. Повсюду протечки масла и охладителя – футболка мгновенно становится мокрой. Лопаются трубы-сосуды, искрят и загораются нервы-провода. Включен аварийный режим. Красно-желтыми сполохами сигналят, когда я моргаю, об опасности веки.
