– Это по сравнению с нами, китайцами. А если рядом будешь ты, то обычные.
– Да уж. Можно меня поселить с ними, продавать билеты.
– Ага. «Гигантский вайгожэнь». Думаю, успех будет. И еще можно будет в горы съездить, там красиво. Лес, водопады. Билеты нам оплатит мой папа.
– Вот еще… Нет, я папу твоего уважаю, но…
– Но, он же думает, что ты студент, а значит, не слишком богатый.
– Боюсь, если он узнает, что я лаоши, он не изменит мнения о моем богатстве…
– Верно. Ты знаешь… Только не обижайся. Он даже спрашивал у меня, почему я не с американцем встречаюсь, или не с немцем.
Я представил очкастого и пузатого Ласа, обнимающего мою девочку поросшими рыжим волосом лапами, и менторским тоном, под холодный блеск фашистской оптики, объясняющего ей преимущества западной демократии.
– Папа не любит русских?
– Нет, что ты! Ты ему понравился очень, и маме тоже. Просто он сказал, что Россия – бедная страна. Сейчас бедная, – дипломатично добавила она.
– И опасная.
– Да, это папа сказал тоже. Только ты не думай…
– Ну, почему же… В чем-то он прав. Однажды прямо при мне взорвался целый дом, соседний. В моей родной Москве.
– Несчастный случай?
– Для тех, кто в доме жил, – да. Для тех, кто его взрывал, – запланированный.
– И все погибли?
– Все. Больше ста человек.
– Не уезжай. Никогда не уезжай. Оставайся тут, живи у нас. Отец поможет, у него много друзей, связи. Мне почему-то кажется, что если ты уедешь обратно – случится беда.
Я поднялся и сел рядом.
– Мне нужно будет уехать… – сказал как можно небрежней.
Увидел ее испуганное лицо и продолжил, придав лицу уверенно-беззаботный, оптимистичный вид:
– Не из Китая. Всего лишь из города. На неделю, или чуть больше. По делам…. Буду скучать по тебе. И сразу, как вернусь, давай куда-нибудь по…
– У тебя появилась другая?
С трудом удержал на лице прежнее выражение.
– Нет.
За пару секунд я все понял насчет «сохранить лицо», а ведь Лас давно уже пытался мне втолковать – связано это почти всегда с ложью, а не с честью.
– Ты обещал. Обещал, если полюбишь другую, – сказать мне об этом.
Вот здесь можно и не врать.
– Я вовсе не люблю ее.
Слезы. Темные глаза, полные слез. Секунда – и потекли по щекам.
– Прости, прости меня…
Я пытался прижать ее голову к себе, вытереть щеки, поцеловать.
– Прости меня…
– Я так и поняла. Не знаю, почему… Не поняла даже, а просто почувствовала.
– Я не люблю ее.
– Кто она?
– Моя бывшая жена.
– Ты уйдешь к ней, – медленно, с испугавшим меня спокойствием – я не мог понять, настоящим или показным – произнесла она.
– Нет.
– Да. Вернешься. Потому что тебе с ней легче. Она – из твоей родной страны. Ты ее давно знаешь. Говоришь с нею на своем языке. Это очень важно, на своем языке можно выразить себя намного полнее. Она старше меня, значит – умнее. Не сомневаюсь, что красавица – ты бы не стал жениться на обычной. На такой, как я…
– Ерунду ты говоришь. Ерунду. Я люблю только тебя. И мне неважно, из какой ты страны. Неважно, на каком языке общаться с тобой. Что за чушь… У любви один язык.
Последняя фраза самому показалась убогой, как букет пластмассовых цветов в забегаловке. Нестерпимо-лживой. Еще прошлой ночью я был с другой женщиной.
– Я пообещал быть ее гидом. Она хочет съездить на Хайнань. Потом уедет в Россию. Мы даже там живем в разных городах. У нас нет ничего общего.
– Когда вы поедете?
– Через неделю примерно.
– Ты успеешь вернуться? Надо будет поехать девятого мая.
– Успею. Вернусь пораньше. А перед нашей поездкой – пойдем в ресторан. Русский ресторан. Будет большой русский праздник.
– Какой?
– День Победы. Заодно посмотришь, бедные ли мы люди.
– Надо будет рано утром ехать. Не успеем.
И снова заплакала.
– Ты мужчина… Тебе наверняка захочется… делать с нею любовь…
– Успокойся. Мы, русские, не любим это выражение. Любовь нельзя делать. Можно любить или не любить.
– А трахаться? – спросила с вызовом, шмыгнув носом.
– Мне нужна только ты. Потому что я люблю тебя. Иди ко мне.
Я расстегнул пуговицу на ее рубашке. Вторую…
– Что ты делаешь… Мне надо идти сейчас… еще два занятия…
Тонкая льняная ткань была в следах от слез – повсюду маленькие влажные пятна…
忧愁
Тоска
…Влажные пятна оставались на красном пластике всякий раз, когда я поднимал стакан с безвкусным, водянистым пивом.
Мы сидели под зонтиком на площади неподалеку от нашего отеля. Площадь окружали здания торгового комплекса, среди них выделялся супермаркет – круглый, трехэтажный, похожий на свадебный торт.
Идея совместной поездки на Хайнань оказалась не самой удачной. Хотя «удача» – слово для изначально ненужного поступка неверное. Какой удачи я мог ожидать…
Пьющему человеку трезвые люди утомительны. Не вписываются они в его мирок. И если к трезвым прохожим я относился терпимо, лишь иногда раздражаясь на их бестолковое самодовольство, то с Инной было тяжелее. Ее взгляд, мельком брошенный на очередное мое пиво; рассеянное внимание на лице, когда объясняешь что-то очень важное; показная холодность, когда удачно и задорно шутишь; плохо скрытая злость, когда отлучаешься в туалет или просто ссышь, отойдя к придорожным кустам… – все это выводило из себя.
Еще в Шанхае.
Прогулки по городу тяготили меня.
В который раз спрашиваю себя, действительно ли я хотел снова увидеть Инну, когда читал ее первое письмо?
Еще как!
Вспоминал свои сомнения в аэропорту. А не развернуться ли и не уехать?..
Как в странной притче о китайском отшельнике, что жил на берегу реки. Лунной ночью он неожиданно захотел навестить своего друга, такого же отшельника, жившего где-то далеко в верховьях. Желание увидеть друга было столь сильным, что он, не раздумывая, сел в лодку и пустился в путь. Плыл против течения – всю ночь и весь день. К вечеру, уже выбившись из сил, увидел, наконец, дом, к которому так стремился. Подплыл к берегу, собираясь причалить. И вдруг понял – желание повидаться угасает, исчезает, теряет искренность. Развернул лодку и поплыл обратно.
