Он упал на колени и схватился за край фосфоресцирующей в лунном сиянии простыни.
— Скажи мне, где его найти, — прошептал он. — Скажи мне, где его найти, спаси мою душу!
Четыре недели старик отсыпался в гардеробной. В тот вечер, когда к Распутину приходил царь, он впервые пробудился к жизни, но окончательно пришел в себя лишь к Новому году. Еще не один месяц он только бессмысленно гулил, как трехмесячный ребенок, и совал себе в рот попадавшиеся под руку мелкие предметы, мучительно напоминая Николаю Дмитриевичу погибшую в огне мать. Наконец сознание Парацельсиуса прояснилось, и он слегка дрожащим голосом спросил, где он находится. Ему объяснили, и он, казалось, понял. Он даже сказал, что приятно польщен возможностью познакомиться с Петербургом — ранее ему не случалось бывать в этом городе.
Ознакомившись с планировкой распутинской квартиры, он потребовал, чтобы они представились ему, и тут же с ужасом хватился своего меча. Получив заверения, что меч в целости и сохранности и убедившись в этом воочию, он поинтересовался, какой год на дворе. Узнав, что год ныне 1915 от Рождества Христова, он удивленно почесал горб и пробормотал:
— Вот это да! Я проспал больше пятидесяти лет!
Они рассказали ему вкратце, что происходит в мире, о ныне властвующих королях, императорах, князьях и курфюрстах, о небывалом техническом прогрессе, о войне, что за полгода потребовала больше жертв, чем все предыдущие войны, вместе взятые. И, воспользовавшись паузой, потребовавшейся Парацельсиусу, чтобы осознать все эти новости, Распутин вытащил на свет божий старый контракт, забытый тем в Волховском монастыре, и объяснил, зачем они его сюда привезли.
Доктор долго и грустно глядел на них, не говоря ни слова. Потом сиплым шепотом поведал, что не видел того, кого они ищут, вот уже… да, никак, никак не меньше — четыреста лет. У нас с ним чисто деловые отношения, заверил Парацельсиус, и за все эти годы он ни разу не пожалел о договоре, заключенном в правление Карла V Ему по душе были скитания, и по душе была та особого рода свобода, заключающаяся в отсутствии необходимости испытывать страх за свою жизнь. Поэтому он никогда — никогда! — за все эти четыреста лет не предпринимал никаких попыток его найти. И на униженную мольбу Николая Дмитриевича помочь ему в его горе он попросил дать ему время на размышление.
Думал он долго — всю зиму. За это время сгладились и исчезли все симптомы его слабоумия, и даже физически он заметно окреп. Распутин же, наоборот, постепенно впадал в депрессию.
Его беспрерывно мучили видения и кошмары. Он был совершенно убежден, что его скоро убьют, и вместе с ним умрет Россия. Знаки к тому недвусмысленны, мир идет к своему концу. Война вовлекала в свою смертельную орбиту все больше и больше стран и народов, и несколько раз в неделю Распутин мчался в Царское Село, чтобы попытаться уговорить царя вывести Россию из войны. По дороге домой он частенько терял самообладание и принимался безутешно рыдать.
В феврале поползли слухи, что у Распутина якобы роман с императрицей, и в публицистическом клубе известный монархист произнес зажигательную речь, протестуя против влияния Распутина на государственные дела. Газеты открыто обвиняли его в шпионаже, а как-то ночью разбросали листовки — Распутин якобы продавал государственные секреты австрийцам… Это был удар ниже пояса. По ночам Григорий Ефимович запирался в своем кабинете и углублялся в чтение Книги Откровений Иоанна Богослова. Иногда он будил Николая и просил его посидеть с ним. Страх смерти уже вонзил свое отравленное копье в его могучую грудь. Он потел и читал бессвязные молитвы. Он даже повернул иконы лицом к стене, чтобы святые не видели его отчаяния.
Когда начали поговаривать о возможной немецкой интервенции, он заказал несколько бочек мадеры у виноторговца на Морской и все чаще проводил ночи в борделях в компании неизвестных людей.
Но тогда, на Пасху 1915 года, Рубашов словно и не замечал страданий Распутина; он был слишком поглощен Парацельсиусом…
Этот удивительный доктор лежал целыми днями на матрасе в гардеробной и покуривал трубку. Он объяснил, что терпеливо выжидает высших указаний, и что значили несколько месяцев по сравнению с лежавшей у его ног, как послушный пес, вечностью… Он, как выяснилось, очень рассеян, мечтателен и, что всего хуже, неисправимый врун.
В своих бесконечных сюитах лжи он смешивал высокое с низким, смехотворное с трагическим, возможное с невозможным. Его ничто не смущало, поэтому он врал одинаково вдохновенно о не заслуживающих никакого внимания мелочах и о событиях мирового значения. Он часто запутывался в противоречиях, из которых с немалым трудом, но все же выбирался. Он утверждал, что вылечил Эразма Роттердамского от подагры, но по его же рассказам выходило, что в то самое время, когда Эразм проходил курс лечения, Парацельсиус служил фельдшером в седьмой левантийской экспедиции, где лишился пальца на ноге в схватке с турецкими пиратами. Он обсуждал вопросы конкордата
[19]
с Лютером много лет спустя после его смерти, а также совершил эпохальные открытия в изучении жизненного цикла глистов, тайно внедряя паразитов в кишечники цыган, в те времена не добравшихся еще до Западной Европы. Он пережил периоды головокружительного богатства и не менее головокружительной нищеты, его превозносили и унижали; короче говоря, он видел все, что только позволяли видеть необозримые границы его фантазии.
Николай Дмитриевич, ныне оставленный наедине со своими мыслями, постоянно задавал себе вопрос: а не само ли Время разыгрывает с ними эти шутки? Может быть, это именно Время, перекатывая могучие волны нескончаемого потока, искажает истину, обтачивает ее наждаком веков до неузнаваемости или, еще того чище, копирует вновь и вновь, пока последние копии окончательно не разойдутся с оригиналом?
И, если следовать этой мысли, может быть, истины вообще не существует? Может быть, то, что привыкли мы называть детиной, всего лишь эхо равнодушного ритма мгновений и веков?
Но за неделю до Марьиного дня случилось нечто, что вновь вдохнуло огонь в его едва уже теплившиеся надежды. Парацельсиус увязался за ним в подвал, куда Распутин послал его за статуэткой святой девы Марии. В пахнущей плесенью темноте старик наткнулся на сундук, где хранились материальные свидетельства давнего увлечения Распутина — остатки алхимической лаборатории. При виде треснувшей реторты, изготовленной никак не позже, чем в XVII веке, на глаза доктора навернулись слезы, и он высокопарно объявил, что наконец принял решение: он поможет Николаю найти того, кого он ищет, но произойдет это исключительно с помощью божественной алхимии…
В ту же ночь они взялись за дело. Николай Дмитриевич был потрясен энергией, внезапно обнаружившейся в дряхлом тельце доктора. В мире фильтров, реторт, дистилляторов и читаемых сзаду наперед заклинаний Парацельсиус чувствовал себя как рыба в воде. Он помолодел на несколько сот лет, он вновь вернулся в еретические годы своей юности, ведомый невидимой рукой великого Фуггера. Еще до наступления утра он превратил подвал в настоящую лабораторию: из нагреваемых на спиртовках реторт валил пар, булькали таинственные флюоресцирующие жидкости, шипели горелки Бунзена. В воздухе витал острый запах ртутных паров.
