Двое суток они не смыкали глаз. Между ними вдруг возникла вслух не высказываемая, но несомненная связь, подогреваемая общей судьбой; они неутомимо прокладывали единственно верный курс в море, полном оккультных подводных рифов. Уже к вечеру первого дня Парацельсиусу удалось с помощью дерзких заклинаний, воскурения цианида золота и сладко-горького паслена, с помощью десятка всевозможных декоктов и сложнейших расчетов взаимостояния планет… (а что говорить о вычитанных в гнилом желтке прогнозах для некромантов…) — с помощью всех этих действий Парацельсиусу удалось вызвать целую дюжину полуматериализовавшихся демонов. Впервые у Николая Дмитриевича не было никаких оснований для недоверия.
О, эти демоны! Грустное скопище почти прозрачных существ, пытающихся, извиваясь, вывернуться из обозначенного алхимиком магического круга. Они вздыхали и стонали, вымаливая прощение на каком-то непонятном языке. Здесь был семиголовый Орний, демон призрачных всадников, и Тефрас, демон, появляющийся только в абсолютной темноте; Акефалос, король зависти, Плеяды, семь злобных фурий, плюющихся слизью и угрожающих поджарить их на костре, предварительно нашпиговав святыми просфорами; был тут и Обизут — этот вообще состоял из одних только глаз; может быть, он и неплохо справлялся со своей основной задачей, а именно пугать новорожденных, но при виде Парацельсиуса потерял душевное равновесие и сам разрыдался, как ребенок. Были и несколько болезнетворных демонов, декани, эти были похожи на находящиеся в беспрерывном движении скопления жидкости; среди них выделялись Куртаель, демон кишечных колик, и Лиррус, король чесотки. Помимо уже перечисленных, Парацельсиусу удалось вызвать Асмодея, разрушителя браков, Онесклиса, подстрекателя отцеубийц, и Ксерфатоса, лижущего по ночам уши пастухов и тем самым подбивающего их к содомии и пьянству.
Парацельсиус работал, как одержимый, глаза его сверкали. Он что-то выкрикивал, бормотал, а время от времени на него нападал истерический смех. Стоя в безопасности за пределами им же обозначенного магического круга, он выводил демонов из себя латинскими дразнилками и пытался, чередуя посулы с угрозами, вытянуть из них, где находится соблазнитель Николая Дмитриевича. Но ответа не добился — и кто знает, от чего это зависело, от собственного его неумения или от полного невежества вызванной им из небытия нечисти. И постепенно, несмотря на отчаянные заклинания доктора, демоны растворились в воздухе и исчезли.
За этими занятиями прошло двое суток, но они были так же далеки от успеха, как и в начале, если не дальше. Демоны больше не появлялись, и предметы, материализующиеся один за другим в магическом круге, становились все более и более загадочными: лопнувшие песочные часы времен Римской империи, позеленевшие испанские доспехи, серебряная монета с изображением фараона Рамзеса или объеденный червями скелет с незаросшим родничком. С леденящими душу стонами Парацельсиус перекапывал свою память в поисках нужной алхимической формулы, ключа, который смог бы открыть им заветную дверь. Но никакие трюки не помогали; ни ночной гость, ни даже демоны больше не появлялись, и под конец магический круг опустел…
Как-то в апреле доктор попросил Николая Дмитриевича оставить его в лаборатории одного. Он пояснил, что хотел бы поработать без помех, и Николай заподозрил, что он собирается предпринять особо опасный и требующий полного сосредоточения эксперимент, для чего необходимо одиночество. На самом же деле Парацельсиус лишь пытался как-то оживить свою уснувшую память.
К ужасу своему, доктор обнаружил, что многие из его с таким трудом и такой ценой добытых знаний ускользнули с черного хода забвения. Это мучило его и доводило до помешательства. В неописуемом хаосе реторт, кастрюль, пробирок и сосудов, помутневших от соединений ртути и с прилипшими к стенкам, похожими на волосатых пауков комочками расплавленного свинца — сидя на кипе старых книг и обхватив голову руками, он делал отчаянные попытки отвоевать назад знания, которые забвение, воспользовавшись его недолгим замешательством, у него похитило.
Он мысленно повторил все, что знал из сефиротики. Он снова рассчитал стояние планет и созвездий. Он восстановил все формулы Гебера из магии моров и проштудировал свои собственные симпозиумы, те, что он проводил в давние времена, будучи тайным профессором курса естественной магии в Базельском университете. Но ничто не помогало — никакие повторения, никакая гимнастика ума и даже руководство по вызыванию Князя тьмы, написанное немецким пневматиком, поклонником Сведенборга, — эту запрещенную книгу он тайком выписал из книжного магазина «Розовые кресты». Исчезла решающая эзотерическая мудрость, тот алхимический инстинкт, то не поддающееся описанию седьмое или даже восьмое чувство, что отличает истинного мага от цирковых шарлатанов.
Он сидел в сыром погребе и плакал над поэтическим совершенством «Тайны тайн».
[20]
Потом отложил книги — как он думал, навсегда. Он был готов сдаться. Он почувствовал, что настал конец — он сам стал жертвой забвения.
И все же, вскоре после Пасхи, Парацельсиус появился на кухне с заплаканными глазами и пачкой графических символов семи металлов под мышкой. Он, казалось, снова постарел, почти ничего не слышал, и отвратительный запах изо рта возвестил о его приходе задолго до того, как вошел он сам. Он сказал, что остается только одна возможность: прибегнуть к тайному ритуалу копта
[21]
Арона и следовать ему досконально.
Они тщательно готовились к этому последнему эксперименту. Парацельсиус велел раздобыть магическую вилку — раздвоенный сук орешника, срубленный одним ударом серебряного ножа, закаленного в гниющей сорочьей крови. И с этой вилкой, с этим всесильным амулетом на шее они приступили к ритуалу, начав его, как предписывалось, с семидневного строгого поста.
Запершись в подвале, они сидели перед алтарем, на котором были две свечи и курительница с бересклетом и камфорой. Трапеза допускалась только после захода солнца и состояла из нескольких просфир и кровяной колбасы, приправленной пряностями, но без соли. И, как предписывал ритуал, через день они напивались допьяна красным вином, настоянным на пяти соцветиях черного мака и пяти унциях толченых семян конопли. Перед тем как пить, вино процеживали через специальный рушник, сотканный блудницей. Так протекали сутки за сутками, в темноте, в голоде, в похмелье…
Потом Николай Дмитриевич вспоминал, как доктор, чтобы скоротать время, рассказывал ему в эти дни о своих приключениях за прожитые им века. Как всегда, это были главным образом байки, в которые невозможно было поверить, но Парацельсиус не давал себя смутить недоверием. Ему вообще, казалось, было все равно, слушает его кто-либо или нет. Может быть, он адресовал эти россказни самому себе? Может быть, после стольких лет скитаний по миру уже не имело значения, правда все это или выдумка?
В свете потрескивающих литургических свечей он рассказывал о гигантской оккультной библиотеке, собранной им при дворе цыганского барона Рамиро Рамиреса в Сьерра-де-Гредос; об оригинальных изданиях Гримориум Верум и Закона Гонориуса,
[22]
о волшебной книге Лемегетона, весившей, при своих-то семистах с лишним страницах, не более девяти граммов, об Откровениях Энокса, написанных невидимыми чернилами, перегнанными из загадочного вещества, называемого византийцами «слеза ангела», об изданных в золотых переплетах сочинениях Альбертуса Магнуса, Роджера Бекона и Арнольда Вилланова. За десять лет он якобы собрал не менее четырех миллионов томов. Трехтомник аббата Иоганна Тритхейма о телекинезе и искусстве передавать сообщения на расстояние в сто и более миль, не пользуясь ни посыльными, ни почтой; самое первое рукописное издание оккультной философии и самые засекреченные книги Тертуллиана и доктора Фауста о толковании снов… все было в этой поистине небывалой библиотеке. Там хранились также множество невидимых глазу свитков и сто сорок мешков с каббалистическими рукописями, упорядоченными по системе египтянина Энока; там было все, от Сефира Езираха до вступления в нумерологию, написанного на обработанных шкурах давно вымерших животных.
