Он снял запотевшие очки, тщательно протер их манжетом сорочки, снова устроил на носу и оборотился к Николаю.
— А вы, Коля? — спросил он, улыбаясь. — Что вы сами-то хотите? Женщину? Может быть, много женщин, гарем, чтобы они поили вас вином и кормили засахаренными грушами? Деньги? Золото, драгоценности… может быть, три желания? Очень популярно. Скажем так: месть врагу, исцеление хронического сифилиса и, разумеется, рецепт любовного эликсира. Признавайтесь, признавайтесь, здесь нечего стыдиться. К тому же вам трудно меня удивить — чего я только ни слышал…
Коля вновь обратил внимание на странный запах, исходивший от гостя, — на этот раз ясно угадывался новый нюанс: дешевый провинциальный одеколон. Недурные предложения, подумал он, весьма привлекательно… если, конечно, это и в самом деле тот, о ком я думаю… если все это мне не снится, а в этом я никак не уверен. Деньги! Забыть про долговую яму! Да и бог с ней, с долговой ямой, одну ночь, всего одну ночь, лучше в мае, пусть даст мне одну ночь, чтобы бродить с Ниной Фурье по сонному Петербургу, пусть ее белые тонкие пальцы сплетутся с моими, пусть губы ее, похожие на красные виноградины, шепчут что-то мне в ухо… О нет, я должен как-то оправдаться перед матерью, купить ей дворец на Морской, нанять слуг, сестер милосердия, как-то облегчить страдания, пусть горькая осень ее старости обратится в благоухающую весну… Но все это не входило в его планы. Сейчас речь шла только о чести.
— Нет, — сказал он. — Я хочу… пощекотать нервы.
Гость наморщил лоб, пробормотал что-то неразборчивое и начал кругами ходить по комнате. Наконец остановился у платяного шкафа и открыл дверцу.
— Не густо, — сказал он, — пакет с нафталинными шариками, два жилета, бабочка, выходной костюм… на локтях… да, несомненно, на локтях протерся… все признаки экономического кризиса. Чем же вы грешите, Николай Дмитриевич? Абсент?
Он захлопнул шкаф, подошел к ломберному столику и поскреб колоду безупречно отполированным ногтем.
— А это у нас что? Ага, Марсель, пятнадцатый век… Копия, натурально, но я, помнится, игрывал и оригиналом — изумительной красоты произведение искусства… исчез, исчез во время очередной идиотской войны…
Он замолчал так внезапно, что Коля даже вздрогнул. Сложив руки на груди, незнакомец пристально уставился на хозяина.
— Да не разыгрываете ли вы меня? — сухо спросил он. — Что это еще за «пощекотать нервы»? Всем, каждому человеку что-то надо. Цыгане метят в прелаты, кто-то хочет быть маршалом, другой стремится сесть на папский трон. Третий мечтает во что бы то ни стало совершить какое-нибудь нелепое открытие или, в крайнем случае, написать эпохальный роман. И конца этому нет… А вам, Йозеф-Николай Дмитриевич, повезло… или не повезло, как хотите считайте. Все ваши попытки с этим смехотворным кастратом, вы знаете, кого я имею в виду… вы ведь не думаете, что я к вам приехал благодаря скопцу? Чертоград, mon dieu! Вы ведь, я думаю, понимаете, что для людей вашего сорта у меня обычно просто-напросто нет времени. Но вот ведь какая штука: некий политик, республиканец, успел на ваше счастье… или несчастье, это как считать… успел как раз нынче пасть жертвой анархистской пули. Так что высвободилось немного времени, и вот я здесь. Говорите прямо: что вы хотите?
Он смерил Колю взглядом и слегка прикусил губу.
— Женщина? — спросил он, посчитав, что выдержал достаточную паузу. — Разбитое сердце? Симптомы несомненны, патогномоничны,
[4]
я бы сказал…
— Нет, — сказал Коля. — Не женщина. Интерес. Азарт, если хотите. Я слышал, что месье не без удовольствия посвящает свой досуг азартным играм.
Гость засмеялся — неожиданно музыкальным, переливчатым, очень красивым смехом, напомнившим Коле звон серебряных жетонов, ссыпаемых в карман удачливого игрока.
— Покер? — сказал гость. — Я понимаю… Так вы, оказывается, один из этих запойных игроков! Положение ваше хуже, чем я полагал. Не почтите за труд отложить куда-нибудь мои перчатки… и можем начинать. Силы небесные! — «интерес, азарт»… ну что ж, интерес и азарт тоже имеют свою цену.
Коля взял перчатки и отнес их на полку у окна. В эту секунду взорвалась очередная петарда, рассыпавшись дождем красно-бело-голубых огненных брызг и осветивши на мгновение улицу. Коля машинально глянул вниз и заметил, что санки гостя стоят теперь на противоположной стороне улицы, у булочной.
— А ваш кучер? — спросил он. — В такой мороз милосерднее было бы пригласить его сюда.
— Он весьма и весьма необщителен. А мороз он, поверьте, никак не замечает, — сказал гость, зевая, отчего последняя фраза его прозвучала несколько даже нараспев.
Коля присмотрелся к сгорбившейся на облучке фигуре. Вновь пошел снег. Медленные изящные снежинки театрально опускались на тонкий черный плащ кучера, отливающий, как и шуба гостя, серебристыми бликами в капризном свете шутих и петард. Теперь он разглядел его — бледное лицо, темные, глубоко, слишком глубоко посаженные глаза… Что-то было не так с этим кучером, Коля не мог сообразить, что же это, потом, наконец, понял — изо рта его, несмотря на трескучий мороз, не вырывалось даже легкого облачка пара…
С бьющимся сердцем вернулся он к столу.
— Попрошу снять, — сказал гость.
Игра началась.
Любая неожиданность, подумал Николай, занося руку, чтобы снять стасованную для первой сдачи колоду, любая неожиданность вызывает у нас некое подобие шока, да, по сути дела, именно шока, слабого или сильного, в зависимости от степени неожиданности самой неожиданности. И если шок этот не парализует нас окончательно, то оставляет, по крайней мере, чувство нереальности — не может быть, чтобы все это было на самом деле, нет, это происходит в другом каком-то измерении… да, пожалуй, в моем случае так и есть — в другом измерении… Он украдкой покосился на гостя, разглядывающего с меланхолической миною свои ногти, вовсе, судя по всему, не заинтересованного предстоящей партией. Какое еще чувство может внушать этот человек… этот тип… это существо, с его странными манерами, сухим цинизмом, круглыми очками и ручкой за ухом? Какое еще чувство, кроме того, что все это происходит если и не во сне, то наверняка уж за пределами нормального человеческого сознания? Действительность вовсе не совпала с нарисованной Колей в предвкушении этой встречи картиной. То, что он себе представлял — в шутку, конечно, понарошку, без малейших ожиданий, что встреча эта все же состоится… да нет, его фантазии, даже и сравнивать нечего, были куда страшнее. Но гость его отнюдь не внушал страха. Если не обращать внимания на странный запах, он напоминал более всего чиновника из провинциальной губернской управы, и внешне чем-то был похож на соседа Вайду, коллежского регистратора.
Он вспомнил сказанное гостем, и ему почему-то стало стыдно. «Все ваши попытки с этим смехотворным кастратом». Крошечный скопец Илиодор диктовал ему письмо писклявым голосом, жег курения из побегов алоэ и толченого янтаря и читал отрывок из Ключа Царя Соломона.
[5]
Скопец утверждал, что и сам уже много лет назад определил для своей души будущее, и в доказательство показал ему пожелтевший контракт, написанный сорочьей кровью, как он говорил, пером от черного гусака, на краденом монастырском пергаменте; а чуть позже — позже, как минимум, на две бутылки мадеры — когда они сидели в келье Илиодора в скопческом монастыре, при свете сальной свечи он предъявил Рубашову бритое темечко, на котором, как раз позади большого красного уха, красовалось тавро — некий загадочный номер. Тогда я не принял его всерьез, подумал Николай Дмитриевич, а надо было, надо было…
