Судья озабоченно кивнул.
— Ты права, — сказал он. — Я поговорю с бургомистром. Надо увеличить жалованье живодерам…
Когда судья спустился в столовую, он вновь увидел кота. Тот сидел на дереве у кухонной двери. Кучер и одна из служанок пытались прогнать его. Девушка швыряла камни, извозчик старался достать кота граблями. Кот шипел и скалил зубы. Он, казалось, совсем не боялся, напротив, взвешивал возможность перейти в нападение.
Служанка, та самая, с которой он развлекался последний месяц, поставила перед ним завтрак. Она покраснела и старалась не смотреть ему в глаза.
— Ты не знаешь, откуда взялся этот бродяга? — спросил он ее, кивнув за окно.
— Он появился с неделю назад, хозяин, — ответила она.
— А почему вы сразу не спугнули его?
— Его не так-то легко испугать, хозяин.
— Что ты хочешь сказать?
— Он кусается, если к нему подойти поближе.
— Я хочу, чтобы ты поговорила с садовником. — приказал он. — Пусть он поставит силки или пристрелит его, в конце концов. Скажи девочкам, чтобы они не выходили из дома, пока я не приду.
За едой он пробежал глазами незаполненное свидетельство о смерти. Не хватает только двух подписей, и дело Киппенберга уйдет в архив, хотя, если разобраться, оно так и не раскрыто до конца. Мотив преступления по-прежнему неясен, так же как и ответ на вопрос, что это за «мальчик» и что за голоса слышит аббат. Он прервал размышления и поглядел на карманные часы — если не поспешить, он может опоздать…
Когда он вышел во двор, коляска была уже подана. Кота видно не было.
— В лес удрал, — ответил на его молчаливый вопрос кучер. — Но Господом Богом клянусь, хозяин, он в любой момент вернется. Он будто ищет тут что-то.
— Что же он ищет?
— Откуда мне знать? Как словно потерял что. А цыкнешь, он чуть на тебя не кидается.
Становилось все темней — вот-вот пойдет дождь. Судья надеялся, что дождь будет сильным и на месте казни не соберется слишком много народу.
— Котом займется садовник, — сказал он. — Пару ловушек, и все будет в порядке.
— Ой, не думаю, хозяин. Что-то не так с этим котом. В нем, правду сказать, словно нечистая сила поселилась.
Судья уже занес ногу, чтобы сесть в коляску, как снова увидел кота. Теперь тот сидел у садовой калитки. Он попросил кучера подождать.
Вооруженный сложенным зонтом, он направился к коту. Тот сидел совершенно неподвижно в траве у калитки. Он кинул в него несколько камушков, но кот не шевелился. Он сидел, не шевелясь, только смотрел на него — точно так, как смотрел накануне, очень спокойно, не отводя взгляда.
До кота оставалось не больше метра, когда зверь вдруг выгнул спину и уставился судье прямо в глаза. Судья медленно поднял зонтик. Одного хорошего удара хватит, подумал он, и больше не надо об этом думать.
Но в этот самый миг с ним что-то произошло. Кот продолжал напряженно смотреть ему в глаза, и судья почувствовал, что животное хочет что-то ему сказать. Это, разумеется, была чушь, но он ощущал совершенно ясно — кот пытался что-то прошептать ему, беззвучно, и он не мог разобрать ни слова.
У него внезапно закружилась голова. Наверное, это связано с казнью, подумал он, с казнью и непрерывной работой в последнее время. Вдруг он ощутил сильнейшее желание погладить животное, ему показалось, что кот именно это и шепчет: погладь меня, погладь меня…
Он вытянул руку. Кот, не отрываясь, смотрел на него. Он потянулся дальше, удивляясь себе самому. Коты не говорят, не шепчут, даже не думают, повторял он про себя. И в эту секунду он почувствовал сильную боль в тыльной стороне ладони. Кот вцепился ему в руку. Он вскрикнул от страха, и в тот же миг кот с неестественной быстротой исчез в кустах.
Когда он прибыл на место казни, там уже собралась большая толпа — мужчины, женщины и даже несколько детей. Отряд рекрутов должен был обеспечить безопасность осужденного — не так уж редко случалось, что толпу, особенно женщин, охватывала какая-то звериная жажда крови, и, если не принять меры, могли начаться беспорядки. Судья не раз слышал, как толпа буквально подвывала от подавленной страсти, пока жертву вели на эшафот. Потом, когда опускался топор палача, многих рвало.
Он прошел на специальный помост для свидетелей и поздоровался с представителями властей — секретарь бургомистра, врач, исправник, помощник полицеймейстера, начальник тюрьмы.
— Ничего страшного, — пробурчал он в ответ на вопрос, почему у него на руке повязка, — бродячий кот.
Юный студент-медик получил разрешение осмотреть голову убийцы сразу после декапитации. Ученых интересовал вопрос, насколько долго сохраняются рефлексы после отделения головы от туловища.
— Подмигивания, — разъяснял студент солидно, — движения глаз, шевеление губ…
У эшафота возились палач и его помощник. Судья уже видел этого человека — его облик невозможно было забыть. Это был помилованный преступник; оба уха у него были отрезаны в наказание за кражу скота.
По приказу исправника рекруты оттеснили толпу и освободили подходы к эшафоту. У некоторых женщин были с собой склянки — они рассчитывали собрать немного свежей крови убийцы. Говорили, что она помогает от экземы и падучей.
Наконец, на повороте показалась повозка. Толпа возбужденно зашумела. Рекруты встали цепью, и исправник зачитал приговор. Когда Киппенберга повели на эшафот, вновь воцарилось молчание. Он был одет в тюремное платье, ноги закованы в кандалы, на шее — черный платок. От ужаса он качался, как пьяный, надзиратели поддерживали его с обеих сторон. Судья отметил, что слухи не обманывали — волосы аббата были белы, как мел.
Под нарастающий ропот толпы Киппенберга вели к эшафоту. Начальник тюрьмы предложил ему выпить, но тот, казалось, уже не замечал, что происходит вокруг. Он вдруг осел на землю, и последние метры его пришлось тащить к плахе. Он плакал и пытался противиться неизбежному, нанося удары в воздух ногами и руками. Его силой прижали к плахе, сорвали шарф. Кандалы не сняли. Палач тактично смотрел в сторону.
— Мальчик! — закричал Киппенберг. — Он смеется… и над вами тоже, господин судья! Вы следующий на очереди!
Последующие события только подтвердили всю мерзость этого тошнотворного дня. Палач был, по-видимому, пьян. Первый удар пришелся на плечо осужденного, слышно было, как хрустнула кость. Киппенберг не издал ни звука. Глаза его закатились так, что видны были только белки. Палач вновь занес топор. На этот раз он попал в спину. Толпа засвистела, послышались ругательства, какая-то женщина упала в обморок. Лишь с третьего раза, когда Киппенберг уже потерял сознание, палачу удалось обезглавить его, но удар пришелся не на шею, а отделил верхнюю часть головы от нижней, так что нижняя челюсть осталась на шее, виднелась идеальная подкова зубов. Из артерий хлестала кровь. Фон Кизинген отвернулся. Начальник тюрьмы перегнулся через перила — его рвало прямо на толпу. Студент-медик, напротив, как ни в чем не бывало держал в руках отрубленные пол головы. Судья почему-то вспомнил Гамлета, глядя, как студент трясет окровавленный череп в надежде, что тот ему подмигнет…
