Ее родители, рассказывала она, закатывали дикие вечеринки. Папа в Лондоне иллюстрировал книги. Художник. Мама раньше жила в России. Твигги в духе «Доктора Живаго»… И я был совершенно заинтригован.
Не в силах что-то делать, кроме как торчать, писать, беспокоиться, что не пишется, торчать чуть сильнее и спать с женщинами, которых восхищало, как сильно я торчу и пишу, я не был в полном смысле слова захвачен тем, что вы бы назвали joie de vivre. Сандра знала, как надо жить. Умение для меня непостижимое, как выдувка стекла или разговорный эрду. Я слушал, очарованный ее сказками про то, как она с родителями ездила каждое лето в Португалию, где они жили с другими художниками, писателями и прочими счастливыми творческими натурами.
Я парил там, во вверенных мне небесах, когда она рассказывала чудесные истории про танцы на столах, о лете, полном влюбленных в красоту художниках, единственной маленькой девочке, крутящейся под холстами, пока папа смеялся, а испанцы писали ее портреты, и все пили и пели до упаду в некой невообразимой богемной нирване. (Моя семья каждое лето, уложив чемоданы, предпринимала жалкую суточную поездку на военные базы, где отец проводил две недели в армейских резервах.)
Мы, так или иначе, продолжали состоять в категории общих знакомых, когда затянули узел. Настолько легко прошло это предприятие, вечер важного события, что я действительно позабыл о том, что произошло важное событие. Скрючившись в задней комнате и отсыпаясь после прихода, я услышал стук в дверь и выскочил из собственных носков.
Никакого человека в наркотическом ступоре не обрадует стук в дверь. Он может означать что угодно. В данном случае он означал, что я должен танцующей походкой ступить в люк, начать спуск, и мое падение затянется на долгие годы. Однако я разглядел лишь, что окно черного хода — это моя коварная красоточка с серебряными волосами.
Я совершил отступление в спальню за наркотическим догоном — мой последний холостяцкий кайф — и выполз навстречу суженой.
Потом помню, мы с Сандрой мчимся к Бёрбэнку вместе с Жанин, ее саркастичной задушевной подругой, нашей свидетельницей. Эта Жанин представляла собой сногсшибательную итальянку, вечно дергающуюся по поводу размера своих бедер. В любую другую эпоху она была бы богиней, но в наше время она ощущала себя жирной коровой. И никто и ничто не мог разубедить ее насчет этого состояния. Как и все невротики, она щедро выплескивала на всех на своем пути испытываемое к себе презрение.
— Очень мило, Джерри, женишься ради денег. Как думаешь, может у тебя получиться сделать на этом карьеру?.. И не такую, какая у тебя сейчас…
И понеслось, всю дорогу по холмам в Сандриной охрененной, только что купленной «Toyota Tercel». Мои мысли, ежели так их можно назвать, закипели и выдали «Какого черта?» Я могу жениться, затем развестись, и мне не обязательно чувствовать себя пресмыкающимся по мере того, как бегут годы, а я живу одинокой, загруженной 24 часа в сутки и семь дней в неделю жизнью.
Да, точно! Все встало на свои места. Развестись… Я разведен… Разведенный чувак. Это была клевая идея, после трех штук за оплаченную службу. Не то, чтобы я питал такое уж уважение к себе и миру в целом и придавал своему решению столь большую весомость. Я, кроме всего прочего, уже жил как джанки. Я не ширялся ежедневно, но тем не менее… И что будет еще одна порция сюрреализма — в данном случае шоу «битва за гринкарту» — означать в общем большом мироздании? Не в том смысле, что потом меня обвинят в непорядочности. У меня не было проблем с порядочностью. У меня она просто отсутствовала. Беспокоиться на долю секунды о том, что я делаю, означало бы принимать себя всерьез. «Он разведен, — представил я себе, как будут шептать друг другу будущие возлюбленные. — Вот почему он такой мрачный…» Вроде как сломать самому себе ногу, чтоб до людей дошло, отчего ты хромаешь.
Любовь действительно заставляет землю вращаться. Вопрос, вокруг чего?
Мой последний большой добрачный роман происходил с фройлян Дагмар, замужней немкой, приехавшей сюда продавать свое Искусство Перфоманса. А также, как я узнал, она решила отдохнуть от муженька и der Kinder.
Эта черноволосая черноглазая мать двоих детей, по причинам до сих пор для меня туманным, поселилась в гадюшнике у моего партнера-порнушника в Голливудских квартирах за белым забором.
Мы с Дагмар впервые положили друг на друга глаз на съемках «Ночных грез», эротического кино для вечернего показа, который стал для меня и вышеупомянутого партнера первым полномасштабным набегом в страну Икс. Хорошо еще, что первоначально фильм назывался «Дневные грезы», а это входит в noms-de-porn, которые придумали мы с моим приятелем-режиссером.
Я дал партнерше имя «Краска Мечты» — что звучит как претенциозная краска для волос — а себя обозвал «Герберт У. Дэй». Это имя сопровождалось фальшивой легендой. Г.У.Д., объяснял я любопытным, звали директора моей средней школы. Он часто снимал с меня трусы и шлепал. Теперь, мстя ему, я увижу, как эта садистская пуританская жопа существует в качестве порнолегенды, первого человека в авангарде шлепо-ерзанья. (Видите ли, «Ночные грезы» снискали дурную славу, сломав важнейший Барьер Горячей Каши, став первым в истории праздника неприличностей случаем использования в натуральную величину коробки «Пшеничного Крема» для экранного коитуса.)
Что любопытно в порнографии, и для тех, кто занимается штамповкой в этом мрачном бизнесе, это необычное отсутствие стимулирующей обстановки. Так что опыт сидения в крохотном проекционном зале — или на съемочной площадке — и наблюдения за тем, как разнообразные спаривающиеся люди отрабатывают дневную ставку, изображая оргазм, оценивается по Шкале Мотивации где-то между складыванием белья и «Встречей с прессой».
Нет реального способа описать чувство, когда ошиваешься рядом, жуешь пончики суточной давности и чавкаешь плохой жвачкой, трындишь насчет плюсов восстановленных шин по сравнению с новыми в то время, как в десяти футах от тебя красоточка вытянулась на локтях и коленях и ее обрабатывает мускулистый экземпляр, чьим определяющим атрибутом является пенис, настолько солидный, что переплюнул бы в два раза протезированную конечность Билли Барти, если бы ему таковая понадобилась. «Ладно, нужен майонез!» — гавкает режиссер, и тут же мистер Полуметровый пускает струю, а всей группе так скучно, что она устраивает тараканьи бега за декорациями.
Всем этим я хочу сказать, что не думаю, дескать, именно эротический выпад от просмотра «Ночных грез» сподвиг Дагмар подкатить ко мне перед тем, как участники разошлись, и сформулировать прямо таки удивленное обвинение: «Почему ты ведешь себя так, будто меня не замечаешь?»
На что, разумеется, ответа не нашлось. Скажешь: «Нет, я тебя заметил», — и придется объяснять, почему это тогда не продемонстрировал… Признаешь, что их существование от тебя совершенно ускользнуло, — окажешься в еще более худшем положении… А правда в том, что единственный найденный мною способ произвести впечатление на красивую женщину заключается в полном ее игнорировании. (А учитывая мой послужной список, ей очень хочется закрутить со мной…)
