А я в папиных с дочкой посиделках больше всего люблю танцы, невзирая на их изнурительность.
Недавно Нина заболела балетом. Она пока не ходила на занятия. Всего лишь обзавелась пачкой. Но все-таки насколько приятнее готовиться с будущим па-де-де, нянчиться с первоначальными приседаниями, чем скакать по комнате под пластинку The Rolling Stones или какую-нибудь безумную запись Колтрейна — короче под чего-нибудь побыстрее. Нина больше всего любит «Cooking Live at the Plug Nicklel» Майлза Дэвиса, его версию «Stella by Starlight» и «Exile on Main Street» «Роллингов». Последнее время мне приходилось искать все более быстрые и быстрые композиции — более безумную музыку — и только в прошлую субботу я заново открыл «Rip This Joint», второй трек на «Exile». Быстрее этой рок-н-ролльной песни я не слышал. Еще она симпатизирует Pearl Jain, хотя они на ее вкус слишком медлительны.
Я обитаю в самой крошечной квартире на свете. Одна комната — в буквальном смысле. Без кухни. И все, плюс ванная сбоку и бетонная панель перед тем, что мы любим называть «патио». (Никогда не рано учить ребенка приукрашивать. Очень полезный навык. Только посмотрите, куда он завел меня!)
Непонятным образом в пространстве между койкой и книжными полками, письменным столом и дверью мы умудряемся кружиться, дурачиться, скакать, вертеться и по всякому прыгать на одной ножке, отчего у меня перехватывает дыхание, и я умоляю остановиться после показавшихся мне многочасовыми, но, как всегда оказывается, не более чем пятнадцатиминутными безумствами.
Мои соседи, я абсолютно уверен, весьма счастливы выслушивать одно и то же визжащее соло на саксе или пассажи Кейта Ричардса по три раза подряд. И богом клянусь, я тоже! Это единственный плюс CD, насколько я могу судить. Не прикладывая со своей стороны дополнительных усилий, слушаешь один и тот же трек, сколько хочешь. Не надо поправлять никакие иглы…
Короче, вчера в момент вдохновения я забрел в «Голливуд Тойз» на загаженном и неприветливом бульваре Голливуд и купил для нее кубики.
Я спросил кубики, и дружелюбный молодой армянин за прилавком, по-моему, несколько удивился моей просьбе.
— Кубики? — переспросил парень. — Кубики? Это на каких батарейках?
Он весь покрыт прыщами и носит перевернутую бейсболку с конопляным листком Cypress Hill, и я понял, что он слишком юн, чтобы о них помнить. Хозяину, сутулому пожилому армянину с усталой улыбкой пришлось объяснять непонятливому мальчику, что это такое.
— Дети… — пожал он плечами. — Все, что не «Нинтендо», им не интересно. Я бы взял хороший набор «Линкольн логз». А родителям подавал всякий сраный хай-тек.
Он вздохнул и вытер лицо грязным носовым платком, потом запихал его обратно в карман:
— Эта ваша малышня, ей все подавай эти кубики хреновы. Что будем делать?
Увидев дома мою покупку, Нина приходит в полный восторг. «Мы можем построить домик», — кричит она, и я киваю, да… «Да, построим!» Одновременно изо всех сил борясь со стремлением высчитать особый смысл в ее выборе «домика», всех конструкций, которые можно построить из кубиков. Едва я начинаю интерпретировать, я не в силах остановиться. Все равно что высматривать лица в подтеках краски…
В итоге мы играли в них весь день. Сперва Нина построила маленький крепкий домик, добавив ограждение к нему, пока я конструировал шаткие башни. Но очень скоро она придумала новую штуку: почему бы нам не сделать дорожку, соединяющую мой дом с ее домом, чтобы получился один дом? «Вот так мы все станем жить вместе», — заявила она.
— Все?
— Ты, я и мама. Точно! И мы построим маленький специальный домик для Микки и Минни. Точно, точно, точно!
— Ты так хочешь?
— Мы все будем вместе. Будем вместе на всю жизнь.
Срабатывает, всякий раз мы ломаем то, что построили. Нина, истинная дочь своего папы, с тем же удовольствием разрушает свое сооружение, с каким его воздвигает — мы никогда не забываем построить тротуары, соединяющие наши будущие здания.
Это крайне важно. Мы должны соединить свои отдельные замки, чтобы из них получился один.
В конце дня, когда пора вести Нину обратно в дом мамы, в ЕЕ дом, обязательно наступает сложный момент. Она не хочет уходить. Она хочет остаться со мной. Но с мамой она тоже разлучаться не желает.
Ей хорошо и там, и там; ей тяжелы перемещения. Мама в одном доме, папа в другом — эту загадку ребенок усвоил с момента обретения осознанной речи.
Грустно, что если ее мама вдруг приходит забрать ее из скромного папиного жилища, она не разговаривает. Почти не заходит в квартиру. Вместо этого она стоит в дверях, не произнося не слова, сотрясая помещение, словно аммиачная бомба. Ее возмущение осязаемо. Ее отвращение, столь красноречивое в нервной тишине, сбивает ребенка с толку еще больше. Все начинают чувствовать себя неловко.
В четыре с половиной ребенок уже вынужден наблюдать пример беззаветной родительской любви.
— Папа, — произносит Нина, когда наступает время отправляться в неотвратимый путь в мамин дом. — Папа, не ломай домики без меня, ладно?
— Ладно, — отвечаю я. — Оставлю все как есть.
— Здесь мы все живем, — объясняет она, озаряя меня светом другого, придуманного мира, который она предпочла бы тому, где на самом деле живет. — Мы вместе чистим зубы перед сном.
Не знаю, отчего меня из-за этого передергивает. Почему я не в силах сдержаться и обнять ее, поднять и отнести на руках к машине. Она уже почти слишком большая для этого.
— Не волнуйся, малыш, — я вижу, ей это важно. — Я оставлю все на месте.
— Хорошо папа. Я там хочу жить.
И в эту секунду, словно с солнца внезапно сдернули штору, я думаю: «Вот почему я кололся…»
Я кололся, потому что это был другой мир, и я хотел там жить. Потому что Другой Мир привлекал меня больше, чем то, где я был вынужден существовать. Потому что в воображаемой реальности мне легче жилось, чем в настоящей.
Я кололся, потому что чувствовал то же самое по поводу своей жизни, что моя девочка чувствует по поводу своей.
— Оставь, как есть, — повторяет она, поднимая ко мне свое маленькое серьезное личико.
— Обязательно, Нина. Не беспокойся.
Глядя ее волосы, я пытаюсь припомнить, когда впервые захотел изменить свой мир. И, вздрагивая, осознаю, что не хотел никогда. Осознаю, ощущая что-то вроде раны в сердце, что с Ниной, видимо, происходит то же самое. Что жизнь этого чудесного маленького создания уже изменилась.
— Обещаю, солнышко.
Я слышу, как сбивается мой голос, и мне приходит в голову самая ужасная мысль о моем ребенке. Она такая же, как я.
И как только я подумал так, понял, что молюсь, чтобы она была другой.
— Господи, боже мой, — кричу я про себя. — Господи, боже мой, не дай ей превратиться в своего отца…
