Кому-то это покажется пророчеством. Кому-то — чистой патетикой. Точно могу только утверждать, что меня, а в то время я постоянно ходил в полной завязке, совершенно обескуражила случайная встреча с парнем, кто так или иначе сделал карьеру, за отсутствием лучшего определения сойдет и это, на ОО: Отчуждение и Опиаты. Именно они вывели на сцену грандж Сиэтла.
Не надо думать, что тихие парни, останавливающиеся у меня в отеле, одновременно на все стороны транслировали свои химические предпочтения. Совсем наоборот. Обычные ребята с эспаньолками и во фланели. Один тихоня. Другой высокий и тупой. Третьего даже не помню. Когда все силы тратишь на то, чтобы что-то не делать, твоя решимость несколько подтачивается тем, что везде с этим сталкиваешься. И вот мое положение: я собираюсь больше не злоупотреблять и доказать себе, что ЭТО ВОЗМОЖНО, и все, с кем я встречаюсь, — ходячие доказательства того, что для меня было аксиомой. А именно: можно сидеть на наркотиках и добиться в жизни успеха. И не надо даже это скрывать. Можно плевать на все и вся. Можно быть свободным. Можно быть… «Нирваной».
Не отнес бы себя к фанатам группы. (Я очень долго просидел во всяких ванных и потом обнаружил, что диско давно ушло.) Но как может наркоман спидозной эпохи не любить альбом, называющийся «Bleach»? Если ты знал, о чем они поют, ну, потом ты знал… Ты был частью этого. Те же кислотные шестидесятые, когда народ перся от песни Грейс Слик «Feed your head».
Другое поколение, другие наркотики. От одной мысли, что присутствуешь на заре Американских Девяностых, трудно было не почувствовать витающее в воздухе ощущение того, что Перри Фаррелл, Лэйн Стэнли, Ник Кейв и прочий молодой выводок джанки всем своим существованием, каждой сыгранной нотой доказывали: «Жизнь так долбит тебя, почему бы не оставаться по жизни обдолбанным?… Как мы!» — для всех, кто хотел это слышать. Не каждый стал Ривьерой Фениксом, и как вы думаете, о скольких неудачниках в меньшей степени вы не слыхали?
Куда бы я ни смотрел: на Эдди или Эллиса или О’Фаррелла, отели SRO, то, что творилась рядом с винными магазинами — чувствую, что повсюду полный пиздец. Одно дело бороться с искушением бахнуться, когда ничего вокруг не подзуживает. Считайте меня безвольной задницей, но так сложнее. Вот я попал в этот странный город. При бабках. Понтовый номер в отеле. Оба на! Везде один и тот же мертвый взгляд из-под бровей. И тут же легкий «профессиональный» интерес перерастает в навязчивую идею.
Фанатов крэка я вычисляю сразу. Меня интересует народ более зрелого возраста, постоянно почесывающих физиономию и склонных сутулиться влево. Крэковые не стареют. У этих челов, потирающих себе носы, дерущих себя ногтями и точащих лясы, четкие, уверенные движения. Медленная, типа а-мне-все-по-фиг, походка. Совсем не похоже на судорожные скачки на приходе.
Там, где продают крэк, встречаешь скукожившихся клоунов, ошивающихся туда-сюда, скосив глаза на тротуар в поисках потерянных булыжников. Это одно из загадочных свойств данного наркотика. Едва его выкуришь, как тебя тянет к земле на все четыре кости искать крошки под ковром, на грязном линолеуме, в водосточных желобах, короче, везде.
Половина клиентов «скорой помощи» попадает туда даже не из-за кокса. А из-за того, что курили штукатурку, крошку краски и тому подобное. Я сам пробовал. Ты не жил, если ни разу не вдохнул полные легкие горящей крошки от краски.
Нет, интересующие меня приличные люди кидаловом не занимались. Старая школа. Скорее Рэй Чарльз, чем Ice Т. Одетые в пальто черные пацаны, еще не совсем бандитского типа. Пижонистые латиносы в наколках. Белые ребята с автобусных остановок. Дамы, чьи лучшие дни на улице остались позади. Наши люди. Несмотря на все свои благие намерения — я вышел из номера десять минут назад, прилетел примерно час назад — незаметно для себя я стал… слоняться.
У меня оставалась непонятная извращенная наклонность одеваться соответственно. Не важно, что я там завязал. Даже дороги прошли, что, впрочем, было не видно под длинным черным кожаным плащом. Трехдневная щетина. Появившаяся, мне кажется, от одной только обстановки сутулость…
— Ты тут по делам?
На секунду я обомлел. Один в один голос Лу Роулза. Первое, что я подумал, было «шухер», и рассчитывал увидеть мусора в штатском, косящего под системного.
Но мужик был кто угодно, но точно не коп. Если только легавые не стали нанимать на работу потасканных негров за шестьдесят с гнилыми зубами и в замызганных брюках. Он заметил мой оценивающий взгляд и хмыкнул. Снова заговорил своим сильным мелодичным голосом.
— Говнодавы заинтересовали?
Он снова хихикнул и приподнял левую ногу, аккуратно поддернул штанину, чтобы я мог полностью заценить. Ботинки у него и вправду были классные. Шузы из крокодиловой кожи с заостренными носами, с кисточками и искусственными потертостями, темно-зеленые, почти черные. «Взял во Florsheim. Ни за что не буду таскать всякие Thom McAn. Только Florsheim. Всегда носил, всегда буду».
Он быстро глянул на мои еле живые итальянские тапки, в которых только по заборам лазить. Покачал головой и, не стесняясь, фыркнул:
— Гляжу, тебе бы самому не помешало в обувной зайти.
— Есть немного…
Несколько агрессивно я начал ему отвечать, потом осекся. Какого хуя я стал пиздоболить о ботинках посреди Тендерлоин с типом, который явно либо псих, либо на что-то меня разводит?
— Знаешь, как говорил Герцог, неважно, насколько человек опустился, если дать ему новые шузы, он будет счастлив.
Неожиданно для себя я остановился.
— Герцог? — переспросил я. — Ты с Джоном Уэйном говнодавы обсуждал?
— Джон Уэйн! Тоже мне. Мужик, я тебя за музыканта принял. Форму теряю. Ты, видимо, юморист, блядь. Джон Уэйн. Ха! — он замолчал и изысканно сплюнул на два дюйма слева от своих Florsheim. — Сынок, когда я говорю «Герцог», «Дюк», я имею в виду Эллингтона. Дюк Эллингтон
[57]
, знаешь про такого?
— Конечно, знаю.
— Надо думать, — сказал он, — надо думать. Подойди сюда, сынок.
Ростом он был не выше меня, тоже примерно шесть футов, только голову держал выше. Причем так, что не бросалось в глаза, насколько он невероятно тощий. Очень напоминал небритый скелет аристократа по крови. Несмотря на обшарпанные шмотки, обляпанный серый плащ и золотой зуб, мерцающий во рту посреди дырок и обломков, в нем было что-то пугающее.
— Играешь? — произнес он с вопросительной интонацией, теперь улыбаясь и протягивая руку. — По-моему, ударник. Ударник классно, хотя бывает жуткой скотиной. Как Фили Джо. Со всех сторон классный. У него был стиль плюс сила. Играл, немного обгоняя ритм. Ребята с ума сходили.
— Фили Джо Джонс? — сказал я. Почему-то мне хотелось, чтобы он понял, что я шарю.
— Наш парень, — ответил он.
