— И?
— Короче, мужик находит себе молоденькую невесту. Молоденькая невеста счастлива. Молодая невеста разменивает сороковник. Пизда начинает портиться. Муж объявляет кунни-забастовку. Секс сводится к базовому и функциональному сношению. Жена чувствует себя непривлекательной и несексуальной, отказывает мужу в сношении. Муж страдает фрустрацией. Муж заводит роман.
— Ни хуя ж, Милли, ё! Ты ж не совсем больная, ты-то!
— Так все мне говорят.
Он пригубил шампанского, берет кожаную подушку и садится напротив меня. Я решаю, что немного ему польстила.
— Ну и? И к чем это все? Или тебе это все впарил какой-то ботаник?
В уголке его рта складывается улыбка и широко распахивает его.
— Здесь ничего нового нет, девушка. Просто поменял освещение и передвинул мебель, вот и все.
— Ну, этого точно тут не стояло, когда я в последний раз у тебя была.
Я киваю на уродливую эбеновую скульптуру бесполого ребенка.
— А, этот малый. Один мой кореш из Лондона подарил. Что скажешь?
— Отвратительная. Дешевая. Вульгарная.
— Вы бы с ним нашли общий язык. Я показываю язык.
— С чего, кстати, ты стал хороводиться со скульпторами, Син Флинн?
— Просто кореш и все, нельзя? Познакомился с ним в этом самом «Хоуме». Хороший парень, еще какой.
— Производит впечатление.
— Пьеро и все дела, занимается скульптурой…
— Пьеро?
— Он нам сказал, здесь есть скрытые смыслы и все, чего хочешь.
— Правда? — говорю я, изо всех сил стараясь не лыбиться.
— Ну да — типа он опустил детали, так, чтобы мы сами их домысливали.
Он демонстративно откидывается назад, ожидая, что я полезу в бутылку.
— Прости — о чем именно?
— Сама знаешь, — краснеет он. — Он не стал делать детали, чтобы как бы ты вложил собственное значение в эту штуку и все такое, в зависимости от того, что мы чувствуем. Типа, иногда я зову его Джимми, а иногда я зову его Шелли.
— Здорово, — говорю я, выпучив насмешливые глаза. — Это так остроумно! Очень по-постмодернистски.
Он польщен. Глупо думать, что жлоб Син повелся на пиздеж какого-то скульптора, но пути Господни неисповедимы.
— Правда, что ли?
— Я имею в виду, не только потому, что она дает зрителю обостренное чувство автономии, но потому, что сам артефакт выходит за пределы тендера, как такового. Он сопротивляется категоризации, пренебрегает модернистским способом мышления, ты не находишь?
— А, ну да. Права. Непохожее и прочее.
Он подозрительно разглядывает своего андрогинного друга. Несколько секунд мы сидим в тишине, потом я избавляю его от тяжкой обязанности сменить тему. Пьеро, сказанул!
— Как бизнес?
— Все в шоколаде, — говорит он, возвращая свою обычную самоуверенность. — Дней еле-еле хватает, если хочешь знать. Насчет нового суши-бара и прочее — заебся, дальше некуда. Я тебе не говорил, я открыл еще один салон на Смитдаун?
— Бордель для Энн Мэри?
Слова вырвались прежде, чем я успела подумать. Улыбка испаряется с его рожи, и всего на одну секунду я чувствую тот же прежний ползучий страх животного, попавшего в лапы к хищнику — но потом ухмылка возвращается на место, еще шире и нахальнее, и он начинает разговаривать со мной так небрежно.
— С чего ты взяла?
— Черт его знает, — отмазываюсь я. — Просто слышала, что она будет смотреть за твоим новым заведением?
— Смотреть за ним?
— Управлять. Слышала, она будет менеджером, типа того.
— Энн Мэри?
Он скалится своей большой и нахальной лыбой и качает головой в притворном сомнении. Встает и исчезает в кухне, а я добиваю шампанское одним махом, пытаясь притушить энергетику неловкости, которую я приволокла в комнату.
Это сказал мне Билли. Я встречалась с ним после лекций — мы ходили в «Дим Сам». Он широебился по городу целый день, бухал как евин. И в лучшие времена хранить тайну Билли сложно, а с двумя цистернами лагера, текущими в его организме, это стало зудом, терпеть который он больше не смог бы ни единой минуты. Ему надо было разгрузиться. Когда я забрела тем вечером в «Мандарин», он был похож на ребенка, которому не терпится в туалет. Он с трудом дождался, пока я сяду и закажу себе «Цинь Дао».
— Ты только прикинь, — заявил он, тыча в мою сторону вилкой. — Ни в жизнь не догадаешься, чего я только что обнаружил…
И торопливо озираясь, он сообщил мне конспиративным шепотом, что его будущая невестка не только страдает дьявольским пристрастием к кокосу, но еще и была завербована Флиннами помогать править их империей. Билли не пиздит про нее — сказал, что по-своему он испытывает к ней смутное уважение, за то что она настолько непробиваемо-амбициозная, как танк. Но он не хочет, чтобы кто-нибудь подсирал Джеми, и прежде всего его будущая жена, а он уверен, что Джеми ничего об этом не знает, а он готов отправиться и все ему прямо выложить. Я не ожидала, что смогу отговорить его от такой затеи — не из хороших чувств к Энн Мэри, а потому что я знаю, как в этом городе распространяются сплетни. Продавец мороженого за один день может превратиться в наркобарона. И я посоветовала Билли, что если он решил порвать себе задницу за благополучие семейной жизни своего брата, ему стоит дважды убедиться в достоверности фактов.
Син возвращается, теперь он собран и угрюм. Насыпает две щедрые дороги. Я жду, боюсь, он начнет прессовать меня дальше на тему Энн Мэри. Не начинает. Он жестом приглашает к кокосу и мое сердце подпрыгивает — Гай Фокс начался! Достаю из сумочки банкноту, сворачиваю ее в идеальный цилиндр и налетаю. Нос у меня заложен, и стол мне удается очистить с двух или трех заходов, но вставляет меня немедленно.
— Опа. Хорошая вещь.
— Чистый, нет?
— Ага, — соглашаюсь я, отпивая шампанского. — Вообще без бодяги.
Мы чокаемся. Он поднимается и идет к дорогой на вид стереосистеме. Я неотрывно слежу за ним, слежу за его гибкими, небрежными движениями — изящными и все-таки пугающими.
Он ставит Нору Джонс и переключает сразу на «Feelin’ the Same Way». Я стягиваю с себя свою искусственную шубку, плотнее устраиваюсь на своем месте, позволяя музыке переливаться сквозь меня. Я даю векам на мгновение опуститься, а когда поднимаю их снова, ловлю его за рысканием по моему телу. Моя пизда вздрагивает, и я чувствую, как щеки заливает краской.
Хорошо, Пункт Первый — меня ни при каких условиях не тянет к Сину Флинну, так? Но Пункт Второй — нельзя отрицать, что он наделен одним из самых притягательных лиц, что мне доводилось встречать. Это не гон под кокосом. Его лицо околдовывает. Я могу часами смотреть на него. Его глаза — большие задумчивые озера таинственности, что умеют вспыхивать с таким желанием, с такой интенсивностью, при том одним движением век погружаться в пустое пространство материи и вещества. Еще в этих глазах подчас живет ненависть, а когда он напивается, его зрачки сужаются в безумные, опасные точки. Но сидение в такой близости от столь невероятного физического совершенства заливает мою пизду пьянящим теплом — словно я пописала в холодное море.
