— Ну да, крошечный ночной кошмарик. — Она наклонилась к отцу и чмокнула его в щеку. — Спасибо, папа. За то, что ты приехал, помог, и просто… не знаю… просто за то, что ты — это ты.
Слышать это было исключительно приятно, но он покачал головой:
— Я-то, в отличие от тебя, ничего особенного собой не представляю.
Эшли вылезла из машины, и Скотт напутствовал ее:
— Спи спокойно и позвони нам завтра на всякий случай, чтобы мы знали, что все в порядке.
Дочь кивнула, а у Скотта вдруг мелькнула мысль, зародившаяся в каком-то темном уголке его сознания. Он импульсивно сказал:
— Знаешь, Эшли, я хочу спросить тебя одну вещь.
Эшли, уже закрывавшая дверь, вернулась к машине:
— Какую?
— Ты говорила О’Коннелу что-нибудь обо мне или о матери?
— Н-нет, — ответила она не очень уверенно.
— Может быть, что-нибудь рассказывала ему во время того, первого свидания?
— Нет-нет, — покачала она головой. — А что?
— Да нет, ничего, я просто так спрашиваю. Иди к себе и позвони завтра.
Улыбнувшись, Эшли откинула волосы со лба и кивнула. Скотт сказал ей с улыбкой:
— Я долечу до дому за пару минут. Сегодня у всех полицейских выходной.
— Надеюсь, папа, ты никогда не повзрослеешь. Это было бы грустно.
Девушка взбежала по ступенькам, открыла наружную дверь, затем внутреннюю и помахала Скотту на прощание. Убедившись, что она поднимается по лестнице, он включил зажигание и выехал из-под пожарного крана, размышляя о том, откуда О’Коннелу известно, что он профессор.
* * *
— Итак, они успокоились?
— Да. Более или менее. Конечно, они не прыгали от восторга, как человек, чудом спасшийся от смерти, но в тот момент испытывали вполне понятное облегчение. Некоторые неясности и тревоги еще оставались, но в целом они успокоились.
— И напрасно?
— Стала бы я вам рассказывать эту историю, если бы это был конец? Заплатили пять тысяч баксов — и на этом все, не поминайте лихом?
— Ну да, понятно.
— Я ведь уже говорила, что это история о смерти.
Мне нечего было на это сказать. Подняв голову, она посмотрела в окно, и солнце четко высветило ее профиль.
— Вас не удивляет, — спросила она медленно, — как легко все в жизни человека может разом перевернуться с ног на голову? А что может послужить нам защитой от этого? Религиозный фанатик скажет — вера, академик — знание. Врач, наверное, выберет умение и мастерство, полицейский — девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет, а политик, скорее всего, — закон. Но на что же все-таки нам опереться?
— Я полагаю, вы не ждете от меня ответа на этот вопрос?
Откинув голову назад, она рассмеялась:
— Нет, конечно нет. По крайней мере, пока не жду. Эшли, разумеется, тоже не знала ответа.
15
Три кляузы
В последовавшие за этим дни каждому из них пришлось пережить крупные неприятности, словно какая-то серая туча разом накрыла их всех. Скотт прокручивал в уме встречу с О’Коннелом, и ему то представлялось, что разговор ничего не дал, то, напротив, казалось, что проблема решена.
Он потребовал, чтобы дочь ежедневно подтверждала ему, что с ней все в порядке, так что они стали созваниваться по телефону каждый вечер. Эшли, несмотря на свое обостренное стремление к независимости, не возражала против этого. Между нею и матерью существовала точно такая же договоренность, но Скотт об этом не знал.
Салли вдруг показалось, что все в ее жизни пошло наперекосяк, словно зашатались все ее жизненные устои, не считая Эшли, но даже и эта опора была теперь под угрозой. Она сама понимала, что ежевечерние разговоры с дочерью вызваны желанием не только убедиться, что у той все хорошо, но и самой обрести уверенность. А инцидент с О’Коннелом, говорила она себе, это всего лишь одна из маленьких неприятностей, с какими рано или поздно приходится сталкиваться всем молодым людям.
Гораздо больше Салли тревожило, во-первых, то, что в последнее время она стала крайне неудовлетворительно работать у себя в конторе, а во-вторых, растущая напряженность в отношениях с Хоуп. Что-то явно было не так, но она не могла заставить себя сосредоточиться на этом. Вместо этого она пыталась заглушить эту тревогу работой, однако занималась делами рассеянно и беспорядочно и в результате слишком долго и скрупулезно возилась с незначительными вопросами в одних делах, не уделяя достаточного внимания более серьезным проблемам в других.
Хоуп же почти не имела сведений о том, что происходит с Эшли. Салли отделывалась лишь общими замечаниями, позвонить Скотту Хоуп не могла и впервые за все годы чувствовала себя не вправе звонить Эшли. Она погрузилась в работу с командой, готовя ее для серии решающих встреч, а также консультировала школьников, столкнувшихся с теми или иными проблемами. У нее было ощущение, что она ступает по осколкам битого стекла.
Хоуп была удивлена, получив срочное послание от старшего преподавателя-воспитателя школы. Записка была загадочно-лаконичной: «Зайдите ко мне в кабинет ровно в 14.00».
Она торопливо шла к старшему преподавателю по территории школы под синевато-свинцовым небом, по которому проносились легкие клочковатые облака. В воздухе чувствовался сердитый предзимний холод. Кабинет старшего преподавателя-воспитателя находился в главном административном корпусе, представлявшем собой перестроенное викторианское здание белого цвета, с массивными деревянными дверями и большим камином в вестибюле, в котором горело бревно. Студенты посещали этот корпус только в случае крупных неприятностей.
Хоуп поднялась на третий этаж, кивая по пути знакомым сотрудникам, и подошла к маленькому кабинету воспитателя Митчелла. Он был заслуженным ветераном школы и продолжал преподавать латынь и древнегреческий, хотя их популярность среди школьников стремительно падала.
— Вы хотели меня видеть, Стивен? — спросила Хоуп, приоткрыв дверь и просунув в щель голову.
За все годы работы в школе она разговаривала с Митчеллом раз десять, а то и меньше. Им случалось работать вместе в одной-двух административных комиссиях, и Хоуп знала, что он посещал время от времени решающие игры с участием ее команды, хотя в целом предпочитал мужской футбол. Она считала его забавным стариканом типа мистера Чипса,
[20]
не склонным судить других, а для нее это было определяющим в отношениях с людьми. Если они принимали ее такой, какая она есть, то и она была готова мириться почти с любыми их недостатками. Эта позиция вытекала из ее «альтернативного образа жизни», как было принято выражаться в здешних краях. Хоуп не нравилось это выражение, которое, по ее мнению, было начисто лишено всякого жизненного тепла.
