18
Дальше — хуже
Майкл О’Коннел подумал, что еще не проявил себя в полную силу. Для этого нужен был подходящий момент, но он не собирался сидеть и терпеливо ждать его, а активно готовился к нему, планировал. И когда такой момент наступит, он намного опередит всех. Он рассматривал себя как режиссера, то есть человека, который продумывает всю пьесу, акт за актом и сцену за сценой, до самого конца. Ему были известны развязки всех пьес, потому что именно он создавал их.
О’Коннел был в боксерских трусах, тело его блестело от пота. Пару лет назад он наткнулся в букинистическом магазине на пособие по физической культуре, популярное в середине 1960-х годов. Эта книжка была написана на основе руководства по физической подготовке пилотов Канадских Королевских ВВС и проиллюстрирована старомодными рисунками, на которых мужчины в трусах делали выпады, присев, отжимались на одной руке и до предела задирали подбородок. В ней приводилось много любопытных упражнений, которые О’Коннелу нравились, — например, надо было подпрыгнуть, согнув колени, и коснуться руками пальцев ног. Это не имело ничего общего с системами физических упражнений Пилатеса, Билли Блэнкса и Джейка Стейнфелда или шестиминутными упражнениями для брюшного пресса, заполнявшими дневные телеканалы. О’Коннел добился больших успехов, тренируясь по системе канадских пилотов, и под его мешковатой поношенной студенческой одеждой скрывалось тело борца. Однако он презирал компанию снобов из фитнес-клуба и длинные вдохновенные пробежки по берегу реки Чарльз. Он предпочитал накачивать мускулатуру в одиночестве у себя дома, иногда надевая при этом наушники, оглушающие его музыкой какой-нибудь псевдосатанистской рок-группы вроде «Блэк саббат» или «AC/DC».
Он лег на пол, поднял ноги над головой и стал медленно опускать их, сделав три остановки, прежде чем его пятки почти коснулись дощатого пола. Он повторил упражнение двадцать пять раз. В последний раз он не стал опускать пятки на пол и остался лежать неподвижно, вытянув руки вдоль туловища. Он знал, что через три минуты почувствует неудобство, а еще через две появится боль. Через шесть минут боль станет сильной.
Теперь он делал это упражнение не ради развития мускулатуры. Речь шла о том, чтобы научиться преодолевать боль.
О’Коннел закрыл глаза и старался не думать о жгучей боли в желудке, вызвав вместо этого в воображении образ Эшли. Он мысленно воспроизводил каждую деталь, терпеливо выписывая, подобно художнику, все изгибы, все едва заметные впадины. Начав с пальцев ног, с натянутой дуги ахиллова сухожилия, он поднялся к мышцам голени, к колену и бедру.
Сжав зубы, он улыбнулся. Обычно ему удавалось сохранять это положение до тех пор, пока он не добирался до ее длинной гибкой шеи, надолго задержавшись по пути в ее промежности и на груди. Затем приходилось опустить пятки на пол. Но постепенно он становился сильнее и верил, что когда-нибудь закончит ее воображаемый портрет, дорисовав лицо и волосы. Он предвкушал этот момент.
С силой выдохнув, О’Коннел расслабился, пятки стукнули об пол. Несколько секунд он лежал, чувствуя, как ручейки пота стекают с его груди.
«Она позвонит, — подумал он. — Сегодня же. Ну, может быть, завтра». Это неизбежно. Он привел в действие силы, которые заманят ее в его сети. Она, конечно, расстроится, будет злиться, возмущаться и выдвигать требования. Это нисколько не волновало его. И главное, на этот раз она будет беситься в одиночестве и станет еще более уязвимой.
Он глубоко вздохнул. На миг у него появилось ощущение, будто Эшли лежит рядом с ним, теплая и мягкая. Закрыв глаза, он наслаждался этим ощущением. Когда оно растаяло, он улыбнулся.
Майкл О’Коннел лежал на полу, бессмысленно глядя на беленый потолок и свисавшую с него на шнуре стоваттную лампочку без абажура. Он однажды читал, что монахи какого-то давно забытого ордена одиннадцатого-двенадцатого веков могли сохранять эту позу часами в полной тишине, не обращая внимания на жару, холод, голод, жажду и боль. У них были галлюцинации и видения, душой они соединялись с бессмертными небесами, с бессмертным словом Господним. Он хорошо понимал это состояние мистического экстаза.
Что действительно беспокоило Салли, так это банковский счет в офшорной зоне, на который было переведено частями около пятидесяти тысяч долларов.
Она позвонила в банк на острове Большой Багама, но там отказались ей помочь. Для этого, сказали ей, им нужна санкция руководства их банка, а ее было трудно получить даже представителям федеральной Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности и контролерам налогового управления, не говоря уже о рядовом адвокате, действующем в одиночку, без каких-либо распоряжений или угроз со стороны госдепартамента.
Салли никак не могла понять, почему человек, сумевший взломать аккаунт ее клиентки, украл только пятую часть всей суммы. Другие транзакции, представлявшие собой калейдоскоп переводов из одного банка в другой, нетрудно было проследить, а деньги, насколько она понимала, можно было вернуть. Ей удалось заморозить счета, выписанные в нескольких учреждениях на разные, явно поддельные имена. «Почему, — недоумевала она, — все эти деньги не перевели чохом в офшорную зону, откуда их было бы практически невозможно достать?» Бо́льшая их часть была, собственно говоря, не украдена, а просто разбросана по стране и ждала, когда Салли ценой неимоверных усилий соберет их воедино. Ей не давал покоя тот факт, что она даже не могла толком определить, жертвой какого преступления стала. Единственное, что ей было ясно: ее профессиональной репутации нанесен чувствительный удар, от которого она, скорее всего, полностью никогда не оправится.
Совершенно непонятно было также, кто нанес этот удар.
Прежде всего ее подозрение пало, естественно, на противную сторону в бракоразводном процессе. Но чего ради ее противники стали бы затевать такую волокиту? Это существенно осложняло и затягивало весь процесс, требовало дополнительного разбирательства в суде с неизбежными сопутствующими затратами. Конечно, при разводе люди часто поступают неразумно, но не настолько же! Кроме того, злопыхатели, желающие навредить, обычно ведут себя более крикливо, мелочно и гадко. А тут все было проделано тихо и скромно, и это ставило Салли в тупик.
Тогда она стала подозревать, что это кто-либо из ее противников по другим делам. Кто-то, над кем она взяла верх раньше — скажем, год назад или даже больше. Однако то, что человек вынашивал планы мести так долго, казалось совсем уж диким. Прямо происки сицилийской мафии из «Крестного отца».
Салли пораньше покинула контору и зашла в находившийся в центре города ресторан с псевдоирландским названием, где был тихий полутемный бар. Там она и устроилась, потягивая виски с водой под аккомпанемент группы «Грейтфул дэд», исполнявшей песню «Друг дьявола».
«Кто же так меня ненавидит?» — гадала она.
Но кто бы это ни был, следовало сообщить об этом Хоуп, хотя Салли очень боялась этого разговора. При создавшейся в их отношениях напряженности только этой новой неприятности им и не хватало. Салли сделала большой глоток горьковатого напитка. «Кто-то ненавидит меня, а я трушу, — подумала она. — Друг дьявола и мой друг». Посмотрев на виски, она решила, что всего имеющегося в мире алкоголя не хватит, чтобы поднять ее настроение, отставила стакан и, собрав остатки воли в кулак, отправилась домой.
