В апартаментах Салати извинился и прошел в ванную. Вернувшись, он снял куртку, сел в роскошное кресло и стал смотреть с приятной, немного пьяной улыбкой, как Корал стелит ему постель. При этом она совершала соблазнительные телодвижения, хоть и не слишком демонстративно, потом опустилась на коврик у его кресла.
Салати улыбнулся, и ей показалось, будто он — молчащий киногерой Рудольфо Валентино.
— Вижу, вы осознаете свою эффектную красоту, — заметил он.
Она притворно покраснела.
— Вы и сами неплохо смотритесь.
— И вы полагаете, что я не строго соблюдаю обет безбрачия.
Корал вопросительно выгнула бровь.
— Луис тоже так считает. Вы — его подарок для меня на эту ночь, я счастливчик.
Она взяла его за руку.
— Интересно узнать, почему такой человек, как вы, решил стать священником, Эваристо?
Салати вздохнул.
— Вам кажется, что привлекательность и набожность взаимно исключают друг друга?
Поглаживая его руку, Корал спустила с плеча лямку платья.
— Сделайте мне одолжение, красавица, не снимайте одежду, хотя я уверен, что был бы очарован этим зрелищем. Сегодня ночью я бы предпочел сделать вид, что положение вещей таково, каким должно быть, то есть что я, прелат, не испытываю вожделения, хотя это не так.
Он опустил руку и погладил одну из собак. У них были большие, чувствительные уши, розовые внутри, и стояли торчком, как у тех египетских кошек, статуэтки которых Корал видела в музеях, а шерсть — как у соболей, но такая светлая, что они казались призраками.
— Милые мои, — обратился Салати к ним с большим чувством. Они обе сели прямо.
— Какой они породы? — осторожно спросила она.
«И что ты собираешься с ними делать?»
— Сицилийские борзые.
Корал до сих пор поражало то, что богатые и обладающие властью мужчины без колебаний открываются перед женщинами, которых не знают. Должно быть, все дело в этой среде. Тео создал экстравагантное прибежище для эксклюзивных мошенников, которые никогда не сдают друг друга.
— Я не очень-то люблю собак, — сказала она, разглядывая их.
Эваристо улыбнулся.
— Даже когда они поют?
Он открыл рот и запел григорианский хорал. Обе собаки вытянули шеи вверх и завыли, почти чисто повторяя мелодию.
Корал смотрела в восторге; ей почти хотелось, чтобы он отстегнул свой воротничок, расстегнул штаны и начал действовать так, как следует ожидать от такого соблазнительного мужчины. Потом она решила, что очень порочна, если думает о сексе в присутствии этого мужчины с ангельским лицом, поющего хорал вместе со своими собаками.
Когда он замолчал, она прошептала:
— Я ничего не могу для вас сделать?
— Можете, — ответил он. — Продолжайте оставаться прекрасной. Продолжайте любить, потому что я не могу.
— Я знаю священников, которые могут, — возразила она и соблазнительно поджала губки.
Мгновение он с тоской смотрел на ее рот, потом произнес:
— Я тоже.
Корал рискнула высказать свою догадку насчет него:
— Вам нужна не женщина, да?
Салати только пристально посмотрел на нее и улыбнулся.
Она решила, что он, как и Луис, попал в тиски между своим пенисом и Богом, и не позволяет себе освободиться. Ей стало безмерно жаль красивого кардинала Салати, который снова начал тихо петь вместе с собаками.
Корал почувствовала себя неловко. Она на цыпочках пошла к двери, помахала на прощание рукой и вышла. Вот и не верь разговорам о воздержанности священников. Раньше она никогда с ней не сталкивалась.
Корал нашла Луиса по-прежнему на террасе. Он вручил ей пиво, и она села рядом с ним.
— Итак, что произошло? — спросил он.
Сочтет ли Луис, что она потерпела неудачу? Корал решила превратить все в шутку. Глотнула пива и ответила:
— Больные люди.
Луис повернулся:
— Что он с тобой сделал?
— Абсолютно ничего, ни черта. Он не велел мне раздеваться, потом запел григорианский хорал, а собаки завыли, подпевая ему.
— И это все?
Корал подняла брови.
— Все. Тьфу!
Они молча переглянулись и улыбнулись. Захихикали, потом рассмеялись. Салати не мог их слышать, потому что его комната была звуконепроницаемой, как, впрочем, и все остальные. Смех Луиса подстегнул ее. Ей пришлось поставить свою бутылку с пивом, а Луис зашелся в хохоте, плечи его тряслись. Он согнулся пополам в приступах хохота. Корал соскользнула с шезлонга и покатилась по терракотовым плиткам террасы в своем серебристом платье, содрогаясь от хохота.
— О, господи, он действительно соблюдает обет безбрачия? — задыхался Луис. — Хотел бы я видеть, как он поет с собаками.
Корал ответила, тоже задыхаясь:
— Нет, ты бы не выдержал. Ты бы рассмеялся, и он бы никогда больше не стал с тобой разговаривать! И не было бы никакой реконкисты.
Луис опустился на колени в своем итальянском костюме, держась за бока.
— Ты права!
— Я не думаю, что он хотел, чтобы я туда вернулась. Думаю, он хотел тебя!
Луис перестал смеяться, гневно посмотрел на нее, потом опять расхохотался.
— Люди такие больные. Почему он просто не трахается вместо собачьего песнопения на три голоса? — Корал хотелось продолжать смешить Луиса, чтобы он не принялся анализировать, насколько она полезна ему в общении с Салати. — Люди больные. Они всегда были такими и всегда будут такими.
Она с усилием овладела собой, сбросила с ног туфли и вытянулась во весь рост, опираясь локтями о плитки, как на занятии йогой.
— Но, знаешь, может быть, и нет. Древние египтяне говорили, что первые люди были сделаны не из глины, а из спермы. Это бы все объяснило. Они считали, что Бог мастурбировал и создал жизнь.
Луис продолжал смеяться.
Корал шлепнула его по руке, не совсем понимая, почему он считает Эваристо таким смешным. Они оба совершенно одинаковые.
— Прекрати, или меня стошнит! — сказала она.
Он лег на плитки рядом с ней и уставился в темноту.
— Иногда я жалею, что не родился в Древней Греции.
— Еще лучше — в Древнем Китае, — сказала Корал, понимая желание Луиса. Она почувствовала еще одну возможность укрепить возникшее между ними понимание.
— Почему?
— Тогда любовь между мужчинами не была противозаконной. Ни один китайский бог не говорил, что это плохо. Существует история о том, как возлюбленный императора Аи, Дон Сянь, уснул на одеждах императора. Не желая будить его, император отрезал рукава у дорогой одежды.
