— Твоего угощения ждать — с голоду помрёшь, — Мааны молвила. — Лезь-ка ты на кедр!
Третьей пошла рысь и добыла косулю.
— Да будет охота твоя всегда удачлива! — Мааны обрадовалась. — Глаза твои зоркие, уши чуткие! Ты хруст сухой ветки чуешь на расстоянии дня пути. Тебе в непроходимой чаще хорошо жить будет. Там, в дуплах старых кедров, ты детей своих растить будешь.
Тут очередь барса настала. Одним прыжком вскочил он на островершинную скалу, одним ударом лапы теке-козла повалил.
— Живи ты на высоких скалах, там, где горные козлы и круторогие бараны пасутся!
Куда пошёл тигр, Мааны не ведала. Добычу принёс ей, какую не просила. Положил он к ногам матери убитого охотника.
Заплакала Большая Мааны:
— Жестоко твоё сердце, сынок! Первым ты вражду с человеком начал, полосами твоя шкура покрылась от крови его. Уходи в тростники жить, прячься там от людей!
Младший сын — лев — пошёл еду добывать. Ленивый, спустился он в долину и приволок оттуда убитого всадника и лошадь.
Мааны-мать чуть ум не потеряла.
— Ох-ох! Зачем я шестерых родила? Ты младший — самый свирепый! На моём Алтае не смей жить! Уходи туда, где не бывает зимы. Может, жаркое солнце смягчит твоё твёрдое сердце!
Так услала от себя Большая Мааны всех шестерых детей. И расселились они по всему белу свету…
Только закончила свою сказку шаманка, как из леса мяуканье жалобное послышалось.
— Смотри! — Кадын от удивления вскрикнула. — Это же Мааны сынок!
Из чащи на поляну рыжий пятнистый котёнок крадучись вышел. На кончиках настороженных ушей его две пушистые кисточки покачивались.
— Рысёнок! — обрадовалась принцесса и зверёныша на руки подхватила.
Фыркнул зверёк и укусить назойливую девочку попытался.
— Ой! Какой ты ворчун!
— Не трогай! — Мактанчик-Таш воспротивилась. — Блохи у него, должно быть!
— Ещё чего! — рысёнок рявкнул, из сильных объятий Кадын выкручиваясь. — Мой мех почище твоих седых косм будет! А взгляд мой острей, чем у орла! — жёлтыми раскосыми глазами он сверкнул. — Отойди, а то испепелю!
От такой дерзости ноги у старухи подкосились, и она в муравейник со всего маху села.
— А где же мама твоя? Мааны где? — Кадын спросила.
— Никакой такой Мааны не знаю я! — рысёнок осклабился. — Мать моя в неравном бою с семиголовым Дельбегенем погибла! Славное её имя прошу не упоминать попусту!
— Подумать только, какие нежности! — вытряхивая из-под семи халатов больших рыжих Муравьёв, шаманка проворчала.
— Так ты сирота, маленький! — Кадын попыталась приласкать рысёнка, но тот когти выпустил.
— Я не маленький! Мне третий месяц пошёл! Отпусти, не то худо будет!
— Ну хорошо, — отчаялась приручить его девочка. Опустила она рысёнка на землю, и тот отряхиваться брезгливо принялся. — Раз ты такой самостоятельный, то и еду себе сам добыть сумеешь.
— А то! Я кабана одной левой лапой завалю, а про косулей вообще молчу! Я ими через день питаюсь.
— Ну тогда обеда я не предлагаю тебе, — смирилась Кадын и, расстелив на поляне белую, как снег в горах, кошму
[11]
, из мешка припасы выкладывать стала: арчу-творог, козий сыр-курут, печёные яйца, вяленое мясо и глиняный горшок с маслом. — Садитесь, бабуся, подкрепитесь, уважаемая.
Победоносно шаманка на рысёнка глянула и в один присест дюжину куриных яиц проглотила. Со скорлупой вместе!
— А это у вас в бутылке что такое? — рысёнок подозрительно принюхался.
— Маслице коровье! — усмехнулась старуха прожорливая и в беззубый рот головку курута отправила. Целиком!
Рысёнок облизнулся и слюну сглотнул:
— Подумаешь! А вот я бруснику ем и не морщусь! — сунул он морду в алый брусничник и зачавкал громко.
Бесследно исчез бурдюк с творогом в старухином чреве. Прямо с конопляной бечёвкой!
— Вот отчаянный! Иди сюда, Ворчун, угощайся!
— И не подумаю! — рысёнок ощерился.
Наевшись от пуза творога и напившись из горшочка масла, лесной вояка крепко заснул. Спящим, под ворчания старой Мактанчик-Таш принесла его Кадын в аил, овчинку в углу постелила и Ворчуном рысёнка нарекла. Так третий сын Большой Мааны среди людей поселился.
Глава 3
Загадка Телдекпей-кама
Созвал как-то раз хан Алтай со всех близких и далёких стойбищ плоского, как поднос, Укока камов
[12]
премудрых.
— Народ мой бедствует. Со стопудовым Дельбегенем совсем сладу не стало! — поправив ворот горностаевой шубы, скорбно со своего трона Алтай молвил. — Никто его одолеть не может: ни сын мой — богатырь славный Бобырган, что самого владыку подземного мира Эрлика не боится. Простодушен и бесхитростен он слишком. Ни достославный силач Сартапкай, что указательным пальцем левой руки реки вспять поворачивает, а указательным пальцем правой руки горы с места сдвигает. Даром что коса у него до земли, а мускулы, как наросты на берёзе, хоть чашки из них режь. Одной силой с Дельбегенем не совладать, одной отвагою семиглавого людоеда не победить. Помогите, подсобите, мудрейшие камы, подумайте, как с хитрым людоедом справиться?
Уселись старейшие камы на тёплые, пригретые солнцем круглые камни. Достали из-за пояса длинные глиняные трубки, раскурили, задумались. Сидят, усы жёсткие почёсывают, бороды белые поглаживают. Думу думают. Дым из широких носов кольцами пускают, посохами о землю постукивают.
Час думали, два думали. Дни, как снежинки, таяли. Недели, как змеи, ползли. Вокруг камней уже травы по пояс выросли, а мудрые камы всё трубки свои посасывают, жирную пищу отрыгивают да помалкивают.
Много скотины порезали для угощения камов рабы хана Алтая. Много лучшего табака заморского камы выкурили, много араки
[13]
выпили, а помочь не смогли. И в бубны стучали, и священные песни пели, и танцы в облаченьях из шкур звериных плясали, и горящий очаг кумысом окропляли — не помогло ничего.
На исходе третьей недели встал с тёплого насиженного камня самый старый, трухлявый как пень кам и сказал:
