— Причем в провинции, — сказала она мне однажды, когда мы болтали перед дверью привратницкой. — В Париже только мелкие животные. А я хочу лечить и коров со свиньями.
В отличие от некоторых других жильцов Олимпия говорит без всяких ужимок, в которых так и читается: вот мы, как просвещенные люди левых убеждений и без предрассудков, разговариваем с консьержкой. Нет, она говорит со мной не напоказ, а потому, что у меня есть кот, значит, нас объединяют общие интересы, и я высоко ценю эту ее способность презирать барьеры, которыми общество без конца перегораживает наши нехитрые земные пути.
— Я хочу рассказать вам, что произошло с Конституцией, — сказала Олимпия, когда я открыла ей дверь.
— Так заходите, — пригласила я. — У вас найдется пять минут?
Пять минут у нее нашлось, и не только пять: она была так рада случаю поговорить о кошках и об их хворях, что просидела у меня целый час и выпила одну за другой пять чашек чаю.
Люблю Олимпию Сен-Нис!
Конституция — это роскошная палевая кошка с нежным розовым носом и лиловыми подушечками на лапках. Она принадлежит Жоссам, но, как и все остальные четвероногие обитатели нашего дома, при малейшем чихе становится пациенткой Олимпии. Так вот, это совершенно бесполезное, но дивной красоты создание трех лет от роду недавно промяукало всю ночь, не давая спать хозяевам.
— И в чем же дело? — спрашиваю я в нужный момент. Мы обе радеем о слаженности разговора, и каждая блестяще играет свою роль.
— Цистит! — отвечает Олимпия. — Цистит!
Олимпии всего девятнадцать лет, и она ждет не дождется, когда ей можно будет поступать в Высшее ветеринарное училище. А пока старательно, со смешанным чувством сострадания и восторга, практикуется единственным доступным способом: пользуя представителей здешней фауны.
Поэтому и говорит о диагнозе, который ей удалось поставить, с таким торжеством, словно открыла месторождение алмазов.
— Цистит?! — охотно изумляюсь я.
— Цистит! — повторяет сияющая Олимпия. — Бедная девочка мочилась где попало, и… — Она набирает воздуху и выкладывает главный козырь: — В ее выделениях наблюдалась слабо выраженная гематурия!
Боже, как это прекрасно! Скажи она: «в кошачьей моче была кровь», — было бы понятнее. Но Олимпия, с энтузиазмом входившая в образ кошачьего доктора, усвоила и специфическую терминологию. А я обожаю такой стиль. Фраза «В ее выделениях наблюдалась слабо выраженная гематурия» ласкает мое утомленное изящной словесностью ухо, уводит в особый, далекий от литературы мир. Я поэтому и инструкции к лекарствам люблю читать: утешительная точность и техничность терминов создает впечатление основательности и пробирающей до дрожи простоты, погружает в другое измерение, где нет ни поисков красоты, ни мук творчества, ни бесконечной, безнадежной погони за идеалом.
— Для циститов возможны две этиологии, — продолжает Олимпия. — Инфекционное поражение или функциональное расстройство почек. Прежде всего я прощупала мочевой пузырь, чтобы проверить, не принял ли он шарообразную форму.
— Шарообразную?
— При почечном расстройстве мочеиспускание затрудняется, мочевой пузырь переполняется и принимает форму упругого шара, который можно прощупать, пальпируя брюшную полость животного, — объясняет Олимпия. — Но в данном случае ничего подобного не обнаружилось. И боли при обследовании кошка явно не испытывала. Но продолжала постоянно мочиться.
Я представила себе палас в гостиной Соланж Жосс, превратившийся в огромную подстилку, всю в пятнах цвета разведенного кетчупа. Но в глазах Олимпии это пустяки, побочные издержки.
— У Конституции взяли мочу на анализ.
Но у нее ничего не нашли. Ни камней в почках, ни инфекции, коварно внедрившейся в ее крохотный мочевой пузырь, ни патогенных микроорганизмов. Между тем, несмотря на кучу лекарств — противовоспалительных, спазмолитиков и антибиотиков, — у Конституции ничего не проходит.
— Так в чем же дело? — спрашиваю я.
— Вы не поверите, — говорит Олимпия. — У нее идиопатический оболочечный цистит!
— Господи боже, это что же такое? — У меня аж дyx захватило от восхищения.
— Это значит, что у Конституции классическая истерия! — весело сообщает Олимпия. — Оболочечным такой цистит называется потому, что происходит воспаление оболочки мочевого пузыря, а идиопатическим — потому, что не связан ни с какой органической патологией. Просто когда кошка переживает стресс, у нее начинается цистит, точно так же, как бывает у женщин.
— Но из-за чего у нее может быть стресс? — искренне удивляюсь я, потому что если уж у Конституции, этой жирной балованной бездельницы, чье благополучие и покой нарушают лишь манипуляции доброжелательной начинающей ветеринарши, ощупывающей ей живот, находятся причины для стресса, то все остальные представители животного царства должны бы пребывать в состоянии хронического аффекта.
— Ветеринар сказал: это знает только сама кошка. — Олимпия слегка нахмурилась. — Недавно Поль Жосс обозвал ее толстухой. Возможно, поэтому. Неизвестно. Это может быть что угодно.
— И как же ее лечат?
— Так же, как людей. Дают прозак.
— Вы не шутите?
— И не думаю.
Ну, что я говорила?! Все мы животные, и никуда от этого не деться. Если кошка из богатеев страдает теми же болезнями, что и цивилизованные женщины, это говорит не о дурном обращении с домашними питомцами и не о том, что люди заражают своими хворями невинных тварей, а, наоборот, о единстве и общей судьбе всего живого. Мы подвержены тем же страстям и тем же недугам.
— Это послужит мне уроком на будущее, когда я начну лечить незнакомых животных.
Олимпия встала и вежливо попрощалась:
— Спасибо вам, мадам Мишель. Только с вами я и могу поговорить о таких вещах.
— Не за что, Олимпия, — ответила я. — Мне и самой приятно.
Уже в дверях Олимпия обернулась и сказала:
— А знаете, Анна Артанс собирается продавать квартиру. Надеюсь, у новых жильцов тоже будет кошка.
17
Перепелиная гузка
Анна Артанс продает квартиру!
— Анна Артанс продает квартиру! — говорю я Льву.
— Надо же! — отвечает он, или, по крайней мере, мне так кажется.
Я живу здесь уже двадцать семь лет, и за все время ни в одной квартире не сменились хозяева. Старая мадам Мерисс уступила место молодой мадам Мерисс, примерно так же все шло у Бадуазов, Жоссов и Розенов. Артансы въехали почти одновременно с нами, мы, можно сказать, вместе состарились. А де Брольи, те поселились тут раньше всех и никуда не уезжают. Не знаю, сколько лет господину советнику, но он и в молодости уже выглядел стариком и именно поэтому теперь, в глубокой старости, кажется молодым.
Так что за всю мою бытность консьержкой это первый случай, когда собственность переходит из одних рук в другие. И почему-то эта перспектива меня пугает. Или я слишком привыкла к вечному повторению одного и того же, а предстоящая — еще не наверняка! — перемена делает ощутимым время, напоминает о его неумолимом беге? Мы ведь проживаем каждый день так, словно назавтра он снова вернется, а тут вдруг уютный статус-кво в доме номер семь по улице Гренель, где утро за утром накатывает, зримо являя постоянство, оказался под угрозой, и я почувствовала себя на островке посреди бушующего моря.
