Я мог бы передвигаться и поосторожнее. Но если он не слышал тех дураков, то и меня не услышит, слух поврежден, не молодой уже. Так что дураки были мне на руку. Но главное девушка, все внимание третьего на ней. Как в его голове, так и в теле, она стояла на виду у него, в тенях, он единственный свидетель, никто другой, только она и существовала, здесь, для него, может это был его сон, нет, не сон, девушка его видела, не подойти ли к ней, он также понимал невозможность распознать угрозу, кто был угрозой, мог и узнать девушку, ее тело, формы, если уже не узнал, Кто эта девушка, она предлагает секс, невозможное дело, может, его мозг играет с ним фокусы, и почему он здесь, он же всю жизнь был такой осторожный. Так все и было, о таких, как я, он забыл, вся неожиданность на моей стороне, а он не готов, так это было понятно, мне, мне, кому же еще.
После мы должны были вернуться на нашу позицию, были ли там эти дураки, не думаю, хотя могло получиться забавно, если они были там, лишняя забава для нас двоих. Они, скорее всего, ушли, куда-то еще.
Что мне еще сказать, я уже все сказал, он теперь мертв, конечно.
Были разные другие случаи, мы про них знали, отец дочерей, отец сыновей. Мы все опираемся на накопленный опыт. Я видел его глаза, в них страх, внутри него. Вина, да, знание, знание себя, примирение с собой, и я тут, как это, его конец. Три образа гроздью. Я мог быть более тщательным. Конечно, всегда… Но случившегося не изменишь. Может мне следует сказать, что это все девушка, что она определила мои действия. Может и стыдно, что значит стыдно. Что еще. Больше сказать нечего. У меня на уме была девушка. После, потом, получится ли.
Я бы не стал возвращаться к тому, что прошло, как бы из прошлого в настоящее, которое наше настоящее. Если она предложила мне себя, и это случилось тогда, значит так и случилось, что бы она там ни думала, кем я мог быть. Операции есть операции. Ее образ. Никак не могу избавиться. Она все стоит в дверном проеме и смотрит на меня. А большего сказать не могу. Конечно, он мертвый, чего уж там. Да, с ней я после той ночи встречался, а как же
7. «жизни вокруг»
Я знал эту дорожку, три мили от международной зоны, сохранившей прежние особенности, помимо новых – рестораны, где рыба и морепродукты. В сезоны, отведенные для туристов, если туристы приезжали, здесь могло быть деятельно, становилось деятельнее. А в это время не так уж. Местные люди, старики, обсуждавшие события, теперь поумирали, а одинокие, у которых ничего, все так же на скамейках, ради каких-нибудь возможностей.
Если для этих людей существуют возможности, то вот они их и ждут. Может и так. Может туристы и есть те возможности, когда будут здесь.
И на горизонт стоит посмотреть, да, они и смотрят, что там, суда, наверное к нам вдут, и глазные яблоки этих людей всегда там, впитывают.
Тут был порт, даже большой, так говорят, когда-то давным-давно. Но и сейчас, я видел, да, порт мог быть хороший.
Я собирался подойти к воде, рядом с предназначенным зданием, но подальше от людей. Всегда могут быть люди, а у меня же потом последующая встреча, впоследствии, если оно будет, это последствие. Я все не мог как следует расположить это в голове. Она должна была появиться, после, появиться, встреча с ней, если она придет, я бы увидел ее и проводил, отвел бы, должна прийти сюда.
Я переходил площадь, которая за парковкой. Надо было торопиться.
Там три автобуса, туристы, камеры, и торговцы для них, на других не смотрели, вот на эту одинокую персону, на меня. Правда, не все были там, один вдруг рядом со мной, мальчишка с обувными щетками. Такой мальчишка найдется всегда, выскочит. Сидит в засаде, выглядывает меня, выскакивает. Может это все мысли, мои, и он сразу здесь, вызван к существованию, кем же еще, ну да, вот этой персоной. Сколько лет, да десять, не больше.
Я отполирую вам обувь, сэр.
Его заинтересовала сумка на моем плече. Я сказал ему, Ты почему не в школе, это что такое?
Я отполирую вам обувь, сэр.
Это не шутка. Я серьезно спрашиваю. Вот ты глядишь на меня с ненавистью, подозрительно, колеблешься, думаешь удрать. Почему? Я говорю на твоем языке, я не чужак. Причин для ненависти нет, совсем наоборот.
Сэр, я отполирую вам обувь.
Она слишком старая, ее не отполируешь.
Я отполирую.
Не сможешь ты ее отполировать, она слишком старая.
Сэр, у нее просто поверхности нет, а я сделаю ей поверхность. Будет как новая.
Новой тебе ее сделать не удастся.
Сэр.
Она слишком стара.
Сэр, у меня есть щетка, особенная.
И показывает мне щетку. А ей уж лет десять, если не больше, очень старая. Гордость и главное сокровище его матери. Щетка с металлической спинкой, с гравировкой. Нет, не серебро.
А может и серебро, да, вполне возможно. Я пригляделся к ней повнимательнее, он тоже, показывал, видя мое особенное внимание. Сэр, не купите?
Я не покупаю, верни ее матери.
Матери здесь нет.
Все равно верни.
У меня нет матери.
Да, но щетка-то ее, может твоя семья когда-нибудь вернется отсюда домой, это же ваше сокровище, отнеси ее к ней.
Только сильнее возненавидел и уходит от меня на свое место у парковки, ищет хорошего покупателя, но к автобусам не идет, к заграничным людям. Как дошел, уставился на меня, уже без ненависти, с интересом, может я его как-то надул, чужак и все-таки не чужак. Может турист этой страны, а что, он же не знает. Я видел, как он разговаривает с одним очень старым мужчиной, у которого с обеих локтей свисали шелковые шарфы, одежда, слой на слое, привязанные к плечам. У него такие белые лохмотья, клочья, торчком на голове. Забавный вид. Может дедушка мальчишки, возможно, прадедушка, для дедушки слишком старый, рассматривает щетку, держит в руках, вглядывается. Только ценности щетки они не знали, ведь такая щетка стоит денег, собственность семьи, не украденная, нет, не ими.
Как же я мог испытывать презрение к этим людям? Это невозможно.
Там было место, чтобы сидеть.
Как они ушли из той зоны, я не видел. Я был уже близко к воде, к предназначенному зданию.
За устьем реки стояли жилые дома, кучкой, да, слоями, один над другим, над ним другой, так далее. Веревки с сохнущей одеждой, я видел, как ходят люди, женщины, спиной к воде. Но они все равно увидят суда и станут гадать. Куда они плывут, эти корабли, может покидают страну. В какие земли. Кто там на борту. Кто дал этим людям такую хорошую работу. Наверное, их дядья, может они служат в правительственных учреждениях, а вот наши мужчины такой работы не получают, наши отцы были честные люди, теперь уже умерли, рано, да, честные умирают молодыми. Сердитых поубивали, а те, которые просто нетерпеливые, они же не обязательно сердитые, но их поубивали тоже. Саркастичные могут выжить, они и выжили, сарказм продолжается, но теперь уже только из ожесточения. Женщины смотрят на мужчин, дивятся, насчет мужей, в которых столько ожесточения, ожесточения только для жен, при детях они помалкивают.
