Я сказал, тогда в этом городе были опасные времена, в темноте очень много риска, все коллеги шли на него, то же и в ночь, когда она исчезла, там было много начальств и гостей нашей страны, культурный вечер, важное событие для нашего «защитного формирования». Общественные собрания, всякие такие явления, это все наши обязанности. Начальства и заграничные люди, и журналисты тоже, эти с нами, фотографические, все встречаются друг с другом, смотрят разные вещи, другую сторону нашей жизни, нашего народа. Тот концерт был для высших коллег, которые искали поддержки, дома, за границей. Всего ведь не хватает, орудий, материалов, лекарств, конечно, хардвера софтвера, всего, в общем, ничего же нет, финансов.
Мы были в группе сопровождения, товарищ вела машину, я рядом, защитник, вооруженный. Мы двигались по определенным маршрутам, единым конвоем, и возвращаться должны были по определенным маршрутам, двенадцать или четырнадцать машин, вверх-вниз, вверх-вниз и прямо, прямо, прямо, прямо, вверх, вниз, вниз, поворот, по кругу, все время настороже. Наша машина была шестой или седьмой. Мы с ней должны были привезти трех человек, а после вернуть их по домам, один был гостем нашей страны. Когда приехали, они ушли в театр, там были коллеги, охраняли вход-выход, чтобы все безопасно, в безопасности. Мы с ней в здание не пошли, а сначала поставили машину, отвели ее в парковочную зону, и обратно уже пешком. Там тоже патрулировали коллеги. Через одну улицу, на параллельной, были армейские и безопасности. Мы это знали, и они тоже, все это знали, они сами по себе, мы сами по себе, и потом уже скоро комендантский час.
Ну вот, значит, в здание театра мы с другими не пошли, а уже после начала. Было возбуждение. Я уже говорил. Это ничего, я всегда такой, всегда хочу, что тут сказать, я могу сказать так, тут не насилие, я был ее любовником. Если был им, если был. Мы вернулись пешком, но не туда, а за здание, в проулок и там в темноту, в подъезд, и были вместе. Там пахло горелым, подгоревшей едой, курица, барашек, лук, а мы не ели, хорошие были запахи, я помню, голоден был. Возбуждали ли ее такие приключения, не думаю, хотя это был риск, и большой риск. Да, я притянул ее к себе, она притянула меня. Мы были любовниками. Мы были. Что я могу сказать, я ее не насиловал, если об этом, могу сказать так, ни я, ни она, я распахнул ей одежду. Что тут сказать, я трогал ее, да, да, трогал, тискал. Ласково, да, распахнул, и ее дыхание, у нее перехватило дыхание, ее одежда. Было ли тут насилие, нет, не думаю. После мы заняли наши сидения в театре. Другие коллеги тогда видели нас, как мы пришли, с опозданием. Свет весь на сцене и там танцоры. Или музыка что ли, возможно, в традиционном стиле, думаю так, там были музыканты и танцоры. Танцоры с музыкантами. Да. Людям это нравилось, по-моему, нравилось, начальствам, заграничным гостям. Хотя может и скучно. Люди постарше наверное любят такие вечера. А со мной сейчас был мой товарищ, моя любовница, так можно сказать, и если какой артист был на сцене, музыкант, поэт, танцор, кто угодно, я слышал только ее, видел только ее, чувствовал ее запах, шептал ей в ухо, ее кожа, волосы, тонкие пальцы, ладонь, такая маленькая в моей, и все же она была сильная, сильнее других, но мне казалось, что в ее теле нет физической крепости, что это за сила, откуда она берется, как могут женщины ей обладать, это же чудо, и она все равно позволяет мне держать ее ладонь в моей, такое доверие. Мы тогда были вместе уже недели, три, четыре. И вдруг мы так и останемся вместе, глупо об этом думать, конечно, потому что – как долго. Всегда. А что такое всегда. Вон ее супруг тоже так думал, а где он теперь, умер. Она не знала наверняка, но предполагала. Она опять взяла мою руку и положила себе на ноги, там тепло, а нам надо сидеть, и теперь ее рука на моем бедре, были бы мы посмелее, все равно же темно, в ней что-то переменилось, в ее дыхании, мне этот звук казался таким прекрасным, и тут я увидел того одного, который следил за нами. Вот тогда. Я увидел его. Через один ряд от нас. Смотрел, да, не спускал с моего товарища глаз. Я обнял ее за плечи. Думал, может я его знаю, в нем было что-то знакомое. Так я подумал, и шепнул ей, видит она вон того, может она его знает. Я понял, она его видела. Он был здесь из-за нее, и она это знала. И тут все быстро, она оглянулась, а он отвернулся от нас. Я подумал, может он смотрел просто так. А может он из безопасностей. Она так не думала, зачем в таком месте, где только доверительные люди, где так должно быть, но я-то знал, я так ей и сказал, что не существует таких мест, где только доверительные люди, такое место на какой-то другой планете, а здесь его нет. Потом мы сидели молча, я на того человека больше не оглядывался. У меня живот сжимало от гнева. Был ли это также и страх, наверное, может и был, думаю да, а что еще это могло быть.
Наступил перерыв, мы вышли в холл перед выходом, в вестибюль, где чай или кофе, напитки и также еда, там был хлеб, сыр, холодное мясо, салат. Мы были голодные, все коллеги. Можно было поесть, когда закончат другие. Мы стояли в стороне от начальств и гостей. Ее ладонь лежала в моей. Вот теперь коллегам можно было туда подойти, и она прошептала мне, что не хочет, не хочет есть. Ну хорошо, тогда можно я съем ее порцию! Она не стала бы есть с этими людьми. Так она мне сказала, и раньше говорила, про начальства и заграничных гостей, говорила мне, Не позволяй им видеть, как мы едим, они не увидят меня едящей.
А что такого, мы голодные, почему не поесть?
Нет, меня они не увидят.
Я сделал, как она, да, хотя в животе сосало. Там на стенах висели извещения, о предстоящих событиях, информация из новостей, мы стали читать их. И так получилось, что я снова увидел этого типа, да, как он за нами следит. Я поверить не мог, что он посмеет вот так, вызывающе. Он был на другой стороне, там, где еда, с чашкой в руке, потягивал чай или кофе. Товарищ его не видела. Я взял ее под руку, как будто все естественно. И пошептал ей. Не помню, что-то сказал, но только личные слова, только личные. Во мне было такое чувство, сильно эмоциональное. Я хотел удержать ее. Что-то чувствовал. Я. Не знаю. Но очень сильно. Все сильнее. Может сознание потери. Предстоящей потери. Не знаю. Мы же всегда теряем, всегда, но некоторые живут, почему же не мы двое, почему не можем, вдвоем, почему нет, почему мы не как другие, если мы любим друг друга. Возможно, я шептал ей эти слова или еще какие. Личные. Не могу припомнить. Припомнить не могу, но шептал. А в животе как-то, не знаю, скручивалось. Она взяла меня за руку, стиснула запястье, потом прикоснулась к моему лицу и ушла. Отошла от меня, да. Я видел, куда, пошла в женскую комнату, в туалет. И тот, который следил, тоже ушел. Что я могу сказать. Ушел. Я оглядывался, но не видел его. Последовал за моим товарищем, да, думаю, так. А что еще, что еще можно подумать. Там были другие коллеги, один подошел ко мне, дал сигарету и спички, сказал, что в его машине двое заграничных гостей, он после поедет в их дом и другие коллеги тоже, там будет вино, а может и бренди, он так надеется, и может мы тоже потом подойдем, я и товарищ, они будут рады. Мы поговорили еще, одну минуту. Товарищ вернулась. Коллега ей улыбнулся, тронул за руку. За локоть, да, тронул за локоть. Я подумал, что это он, какая была нужда. Почему ее трогает. Разве такое поведение нормально. Я посмотрел ему в лицо, он только улыбался ей. Тут звонок, перерыв кончился. Она хотела вернуться на наши сидения. Я нет, я хотел вернуться только в одно место. В нашу секцию. Я мог вообще тогда уйти с культурного вечера. Да, ну что тут скажешь. Это был не гнев, я не гневался. Может и так, да, я бы так и сказал. Мне всегда было не по себе на этих события, тревожился, да, верно, на них вообще неспокойно, столько людей вокруг. Мне хотелось уйти, вдвоем. Я сказал ей, давай выйдем наружу. Нет, она не хотела. Всего на минуту, у меня есть сигарета, мы бы там покурили. Нет. Она сказала, тут скоро будет одно выступление, которое она хочет увидеть, много танцоров, музыкантов, но все молодые и многие родственники друзьям. Так что мы вернулись в зал.
