Меня исключили.
Ты так думаешь? Нравственные вопросы они также и личные. Что?
Я ничего не говорю.
Ты посмотрел на меня.
Я посмотрел на тебя, да, ты рассуждала, а я на тебя смотрел.
И ничего не говоришь.
Это операция, а сейчас у нас разбирательство, что я должен сказать, если ты тут командуешь. Мы разделяли и более трудные ситуации.
Да, как и другие в этой комнате.
А теперь это против меня, да, может я сделал что-то, что, и никто не может сказать, а если никто не может сказать, к чему все это, заслужено ли это разбирательство, разве к этим разбирательствам привела ситуация, нет, я так не думаю, никакой ситуации нет, я не командовал, это не ошибка, а если командовал, так объясните мне, но никто ничего объяснить не может, значит дело не в этом. Да, я могу почувствовать ожесточение. И раздражение.
Гнев, сказала наша коллега.
Гнев. Да.
Он неуместен.
Может и неуместен, нет, я так не думаю. Когда мои мысли здесь, как сейчас, я осознаю себя, также физически, но избавиться сам от себя не могу, это невозможно. Я чувствую гнев, он оправдан, к чему он может привести, в такое время дня, от такого, как я.
Но не подобным образом, сказала она.
Подобным образом. Если у тебя больше опыта, скажи.
Больше, сказала она.
Люди умирают молодыми, совсем. Мы не производим оценок.
Некоторые производят.
Некоторые не способны принять установленный факт.
Так ты установил факт? сказала она.
Некоторые не способны его принять. Я думал объяснить его. Тебе тоже. Мы говорили об этом, говорили вдвоем, делали это множество раз, делясь.
Да.
Но я сразу же слышал отрицание.
Это дела давние.
Давние?
А какими еще они могут быть, никакими.
И это ты мне так говоришь? Как будто был выбор.
Как будто был выбор, сказала она, но только его не было. Она повела рукой по всем, кто там находился, в комнате. Это всего только порицание.
Я не могу с тобой разговаривать.
Теперь ты разгневался.
Ты хотела руководить мной, и я с тобой поссорился.
Сколько в тебе враждебности. Я видела, как ты плюнул. Наше присутствие тебе до того неприятно, что когда ты вошел сюда и увидел, что мы здесь, ожидаем тебя, ты плюнул, я видела.
Может и плюнул. Я видела.
У меня во рту пересохло, только и всего, плюнул, я не понимаю тебя, о чем это сигнализирует, ни о чем. Я должен сказать, и теперь скажу и буду говорить о моей позиции, если вам нужно знать мою позицию насчет этого моего порицания, так оно для меня не важно, могу сказать больше и сейчас скажу. Ты все это подстроила
Женщина сбоку комнаты подняла руку, воскликнула, Мы ничего тебе не подстраивали.
Да, подстроили, для меня, мое порицание, когда? каждый из вас, один с другим? говоря обо мне, когда? когда меня не было здесь, когда я спал, выполнял обязанности? когда, когда вы все сговорились?
Подстроили для тебя, что ты хочешь сказать, это оскорбление.
Вы встречались друг с другом.
Что он имеет в виду? спросила женщина.
Вы заранее обсудили вопросы обо мне, вы обсуждали эти вопросы.
Конечно, сказала наша коллега, эта позиция – твоя позиция.
Мы слышали, как ты это говорил, сказал от двери пожилой.
Что говорил.
То. Что у тебя нет позиции, но если ты ее заимеешь, она будет не нашей.
Это чушь.
Это не чушь, сказал другой человек, мы это слышали.
Вы меня слышали, да, вы все меня слышали. Отлично. Вы задаете вопросы, на них следует отвечать. Я бессилен не отвечать, я не немой, поэтому я говорю, но и не более.
Порицание не исключение, сказала другая женщина, ты слишком разгневан.
Я разгневан.
Слишком разгневан.
Мне теперь больше не доверяют, порицание не исключение, но оно ведет к исключению, которое может быть и добровольным.
Тут я и увидел, как они заерзали, один человек, другой, один закурил сигарету, другой наклонился поговорить с другим, а дальше, сзади, я увидел подставного, он передвинулся к выходу, стоял около пожилого, который шептал ему, так чтобы не было слышно, не мной, а после наша коллега подошла к ним, подставной выступил наружу, и она следом, она следом за ним. Было ли что-то еще, да, конечно
40. «бесы, набросились»
Совсем не важно, как мало мы ценим этот сектор планеты, наш сектор, важно, что мы предпочитаем оставаться в нем, что он нам известен. Мы возвращаемся туда, где были, пытаясь извлечь выгоду из того, через что прошли, как будто владение прежним опытом образует решающий фактор. Я хочу сказать, что бесы одолевали меня, и сказать также, что я знал этих бесов и раньше. Я игнорировал их, но они прорывались сквозь линии моей обороны. Я слышал их шепот, напор их речей. Он был назойлив. Бесы злорадствовали, так это казалось, и при том все напирали. Я подходил, бывало, к окну и из окна, выглядывал из окна, используя всю мою решимость, и все-таки, я только и видел, что их плотную спираль. Я смотрел, и глаза мои переплывали снизу до верху, пока вся их орда не становилась незримой. Закат? Тридцать минут, ровно. Чем больше я вглядывался в спираль, другой фактор становился все более ясным, что несколько тысяч бесов не поднимаются, но летят зигзагообразными сферами. Целые зоны воздуха принадлежали им. Ни единая птица не залетала туда, маленькая птичка, ни разу.
Так что да, никогда, это тогда был мой сектор.
И теперь у меня в мыслях то, что касается только меня, что я никогда не был равным, никогда старшим молодых, старшим среди молодых, этим я никогда не был.
Я мог быть лишь равным.
Но я всегда был моложе, когда молодым.
И все же мне стоило стать постарше. Я бы и мог, с легкостью, если бы так допустимо. Женщин и мужчин, всех вместе. Я видел детей и учился у них. Это было необходимо. Верно, я нарочно ушел. Верно, я это сделал. Я видел, как для всех для них
и когда они злятся и бросаются на друзей, так это потому, что не соблюдены правила игры. Они злились, когда кто-то другой нарушал эти правила. Может быть и напрасно, правила все равно не известны [неизвестны], может и так. Больше того, знание этих правил сообща до нас не дошло. Нет необходимости говорить, но также и требуется сказать, что эти правила и не записаны, и не обсуждаются загодя. Дети могут начать игру, и у них уже знание этих правил. Это правда, один ребенок может изводить других. Тут нечего отрицать, как другие родители-взрослые, я был готов, как и они. Но также, как мы видим, они становятся преступниками, это тоже тогда было важно. Теперь уж не важно. Не для меня. Я насчет таких вещей не волнуюсь. Дети тоже в отказе. Да, они это могут.
