На проспекте снега не было. Его сожрали химикаты, рассыпанные, чтобы защитить пешеходов и водителей от гололеда. И лишь на ветках деревьев лежали пушистые тонкие волны.
Место для парковки нашлось с трудом. Стоянка перед рестораном была забита. Я буквально втиснул «понтиак» между красным «жигуленком» и «хондой», едва не задев зеркало последней. На мгновение пожалел, что не остался дома, но из приоткрытой двери уже тянуло разноцветной человеческой силой. Устоять и не окунуться в нее я не смог.
Никита Иванов с двумя приятелями ждали меня за столиком, на втором этаже.
— Кирилл. — Крепкий парень с глубоко посаженными черными глазами приподнялся и подал руку. Казалось, на его лице слишком много мышц. Они бугрились на нижней челюсти, поминутно напрягались на скулах, перекатывались по лбу, сминая его в глубокие складки.
Широкую шею стискивал слишком узкий воротничок дорогой рубашки, короткие толстые пальцы пережимал перстень с печаткой и обручальное кольцо.
Основное ощущение, исходящее от него, — агрессивность и упрямая злость.
— Саша, — представился второй. Дружелюбную физиономию портил скошенный подбородок и длинноватое расстояние между носом и верхней губой. Светлые редкие волосы старательно зачесаны назад. Руки ухоженные, тонкие, нервные. Он излучал легкую застенчивость, старательно маскировавшуюся под развязность.
Первую минуту они довольно настороженно поглядывали на меня, оценивали, пытаясь понять мой социальный уровень. Решали, стоит ли принимать в их компанию. А через полчаса уже обсуждали со мной детали своего бизнеса и радостно смеялись над моими шутками. Еще через час Никита громко требовал, чтобы я приехал к нему на дачу под Зеленоград и посетил новую сауну. Саша подливал коньяк в мой стакан и пытался вполголоса затянуть какую-то песню. Приятели шикали на него, пихали в плечо и грозились отправить домой, если он не заткнется. Его прическа растрепалась, и волосы липли к потному, красному лицу. Кирилл подсел ближе, пытался панибратски обнять за плечи. Водил у меня перед носом пальцами с зажатой сигаретой и, морщась от недостатка словарного запаса и сигаретного дыма, старался объяснить, почему нам всем четверым нужно держаться вместе. И что «только такие кореша могут делать настоящие дела».
Мне было хорошо. Человеческие чувства переплетались с моими. Хотелось в сауну, «настоящих дел», «выпить еще коньяку» и непременно спеть. Посетители начали коситься на нашу компанию. Несколько особо интеллигентных пересели подальше.
С возгласом «хватит попсы» Сашу в очередной раз пихнули. Кирилл затянул, было, что-то мужественно-блатное. Но я велел всем заткнуться и слушать настоящую песню. Следующие пятнадцать минут мы разучивали первый куплет «Герр Маннелига». Определенно, «In Extremo» скончался бы от зависти в полном составе, услышав свой хит в исполнении троих пьяных людей и одного не совсем трезвого вампира.
Кирилл обладал отличным хриплым баритоном. Никита свернул меню в трубку и старательно дул в нее, неплохо изображая волынку. Саша успешно выводил партию второго голоса. Я отбивал ритм ладонью по столу. После припева к нашему столику подошел администратор и в очень деликатных выражениях посоветовал пройти на первый этаж, где имелась отличная установка караоке.
Кирилл попытался обидеться. Заиграл желваками, не понимая, почему ему с братанами мешают культурно отдыхать. Но его сразу же успокоили, усадили на прежнее место и сунули в руку бокал с коньяком. Я обещал, что мы будем вести себя тише.
Было хорошо. Весело, свободно, спокойно. Я чувствовал себя одним из них. Человеком. Жизнерадостным, наслаждающимся обществом друзей, ничего не знающим о мудрых, могущественных родственниках. О тех, кто по-настоящему управляет этим миром. Почти забыл о своей собственной сверхъестественной сущности.
А потом Никита потянулся за бутылкой, и я увидел на его запястье татуировку. Тонкий четкий рисунок — кисть, держащая аптекарские весы. Знак, которым Вьесчи метили своих человеческих слуг.
Моя рука, держащая бокал, дрогнула, он со звоном стукнулся о край тарелки и треснул. Мне никогда не дадут забыть. Никто никогда не даст мне забыть! Живой, яркий, человеческий мир отравлен, развращен нашей властью, силой и деньгами. Следы нашего влияния везде, даже на этом славном, белобрысом парне.
Я перегнулся через стол, схватил Никиту за свитер на груди и, опрокидывая бутылки и стаканы, притянул к себе. Спросил, глядя в его удивленные, мутноватые от выпивки глаза:
— Они хорошо тебе платят?
— Ч-что? К-кто?
— Вот они. — Я сжал его руку, рывком развернул и ударил парня в лицо собственным запястьем, помеченным татуировкой. Он не успел отшатнуться. Из разбитого носа потекла кровь. Вторая группа. Резус положительный. — Хорошо они тебе платят?! Твои хозяева?! Отвечай!
Они пытались меня успокоить. Не понимая, что нашло на веселого, покладистого Дарэла.
Вечер был испорчен. Ощущение беспечной человеческой радости ушло. Я чувствовал себя уставшим и злым. Оттолкнул слугу Вьесчи. Достал бумажник, вытащил деньги, почти все, что там были, положил на стол. Поднялся и пошел прочь из зала.
Вышел на улицу. К свежему ледяному ветру. Сгреб горсть снега, лежащего на крыльце, протер лицо. Глубоко вздохнул, так что горло запершило от холода.
Пошел к стоянке. И вдруг у меня в голове взорвался громкий, оглушительный вопль боли и ужаса. Ключи от машины выпали из внезапно ослабевшей руки и звякнули об асфальт. Лориан. Он звал меня. С ним случилось что-то страшное.
Глава 15
Витдикта
Исповедь, а не священник отпускает грехи.
Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея.
29 ноября 2004 Дарэл Даханавар
«Понтиак» летел по шоссе, нарушая все возможные правила. Но мне все равно не хватало его скорости. Воздух в машине потрескивал от магического заряда, нарастающего во мне. Страх за мальчишку, дикие предположения о том, что с ним могло случиться, мысли о тех, кто причинил ему боль, были выжжены яростью.
Я быстро шел, потом бежал, потом почти летел.
Дверь квартиры оказалась распахнута настежь. Поспешное бегство или наглое предложение войти и полюбоваться сюрпризом, который приготовили для меня братья с прекрасным чувством юмора. Я вошел. Заклинание уничтожения, готовое к немедленному применению, слегка мутило зрение. Но карать было некого.
Прямо по коридору, мимо гостиной, в которой дрожал рой огоньков над свечами, мимо кабинета. Я остановился только в спальне.
Он лежал, раскинув руки, разметав по атласному белому покрывалу русые волосы, закрыв глаза.
Мой Лориан.
Или уже не мой?
Бледное, неуловимо изменившееся лицо, сухие воспаленные губы. У основания тонкой шеи две ранки и тонкая ниточка запекшейся крови…
— Лориан… — прошептал я, сам не узнавая своего голоса.
