Он успел втащить его к себе лишь наполовину, как вдруг очухался хозяин этой вещички!.. «Кавказец» схватил зубами самый край скользящей — и ускользающей — меж прутьями подстилки!.. Упираясь лапами, мотая из стороны в сторону крупной косматой головой, он попытался вырвать брезент, втащить его обратно в свою собачью квартиру.
Некоторое время двое, человек и кобель породы кавказская сторожевая, утробно рыча, боролись за обладание этой вещицей. Наконец Иван выдернул всю ее целиком… Пес же был настолько зол, настолько раздосадован случившимся, что в этот момент даже заскулил — от бессилия.
— Не убивайся так, братело, — выравнивая дыхание после этой короткой, но яростной схватки, хрипло сказал человек. — У тебя вон сколько своей шерсти, можешь на снегу даже дрыхнуть…
Встряхнув хорошенько собачью подстилку, чтобы избавиться от остатков корма и клочьев шерсти, Иван закутался в экспроприированный у соседа грубый кусок материи. Жизнь так устроена, что иногда, чтоб выжить, приходится с боем вырывать кусок из пасти у ближнего.
Опустилась ночь. Иван временами проваливался в дрему; но сон был короткий и очень беспокойный. Ему снились кошмарные видения. Сначала ему привиделся Оскар с алым взрезанным арбузом вместо головы… Потом приснились клыкастые твари в цветастых восточных платьях, разговаривающие голосом Джейн и обзывающие его матерными словами… Наконец в момент короткого забытья он увидел английского мастифа Ричи: сидящим в кресле, в смокинге, с сигарой в правой передней лапе — он спросил, нравится ли Козаку собачья жизнь и не желает ли он отведать бифштекса с кровью.
Иван в очередной раз очнулся, когда послышался собачий перебрех. Он встрепенулся; кряхтя, постанывая, как старикан, поднялся на ноги. Ага, из дома кто-то вышел… Их двое: уже знакомый охранник с серьгой в ухе и некто, чьего лица в темноте Иван не смог сразу разглядеть.
Охранник катил перед собой трехколесную тележку. На ней большой, литров на двадцать, чан. Подойдя к ближнему вольеру, Оскар остановился. Зачерпнул чем-то вроде черпака на длинной ручке из чана собачье хлебово. Просунул его меж прутьями, шмякнул псу его пайку в привинченную к полу миску. Перейдя к следующему вольеру, повторил эту процедуру.
Затем настала очередь «кавказца». Одни псы бросились к мискам — трапезничать, другие, кто еще не получил еды, метались по клеткам, лаяли или нетерпеливо поскуливали…
Охранник подошел к вольеру с запертым внутри его двуногим. Щедро зачерпнул из чана густого остывшего варева. Просунул черпак меж прутьями. И, поскольку миски в этом вольере не было, вывалил содержимое черпака прямо на пол.
— Жри, пес!..
Еще через минуту или две, выдав пайку всем обитателям зверинца, включая и двух запертых в клетках «сапиенсов», охранник покатил тачку обратно в дом.
Звякнула металлом, закрывшись вслед за ним, дверь. Иван не сводил взгляда с темного человеческого силуэта. Его колотило так, что звуки его клацающих зубов заглушали даже жадное урчание и чавканье трапезничающих псов.
Некто, лица которого он всё никак не мог разглядеть, достал что-то из кармана. Вспыхнул огонек: мужчина неспешно раскурил сигару.
Некоторое время он оставался на месте. Ноздри Козака ощутили пряный аромат дорогого табака. Мужчина подошел ближе. Он остановился всего шагах в пяти от вольеров; и стоял так, чтобы теперь уже его могли разглядеть обе запертые в собачьих вольерах человеческие особи.
— Так, так, так… Козак?! Джейн?! Ба, кого я вижу!
Ричард Доккинз выпустил в их сторону облачко сигарного дыма.
— Вы пробыли здесь всего сутки, — укоризненно сказал он, — а уже успели превратиться в совершеннейших скотов.
Глава 3.
— Ричард??!
Женщина, едва не поскользнувшись на залитом варевом полу, метнулась к стенке и схватилась обеими руками за прутья решетки.
— Ричард?! — вновь крикнула она, вглядываясь в того, кто стоял всего в нескольких шагах от нее. — Это ты, дорогой?
— Собственной персоной, — вновь прозвучал хрипловатый голос с характерным техасским акцентом. — Хотя ты и твой дружок вряд ли чаяли увидеть меня живым.
— Слава богу!.. Ричард, как я рада!!
Сказав это, молодая женщина сбросила с себя сначала брезент, в который она куталась, а затем стащила с головы и парик.
— Какие-то сволочи заперли меня в эту ужасную клетку! — Она вновь схватилась руками за прутья. — Как я рада, дорогой, что ты нашел меня!..
— Да, милая, я нашел тебя. И его, — Доккинз кивнул на сидящего в соседней клетке мужчину, — его тоже нашел.
— Ну, что же ты медлишь? Выпусти меня отсюда! Прикажи охране, чтобы открыли эту ужасную клетку!
— Не так быстро, Джейн. Мне нравится то, что я сейчас вижу.
— Что? — она удивленно уставилась на него. — Но… Ричард, дорогой, я не понимаю… Что здесь происходит?
— Ты сдала меня, Джейн. Ты предала и продала того, кому не раз признавалась в любви.
— Нет, нет… не так все было, — торопливо произнесла женщина. — Это не я… Ты всего не знаешь!.. Это он во всем виноват, — Джейн махнула рукой в сторону своего собрата по несчастью, внимательно прислушивающегося к их разговору. — Ты же знаешь, Ричард, что я тебя люблю! Тебя одного!.. И я бы никогда…никогда…
— Вы оба меня сдали, — процедил Доккинз. — Козак?! — Он повернул голову к запертому в вольере мужчине. — Ты почему молчишь? Ты как, в порядке, старина?
— Не стану этого утверждать, сэр.
— Джейн вот говорит, что это ты виноват в том, что мною занялись люди из внутренней безопасности, эти долбаные дементоры!..
[18]
— Спорить с женщиной — себя не уважать.
— Тебе что, не нравится здесь, Айвен?
— Нет, сэр, не очень. Предпочел бы оказаться в другом месте.
— Сколько времени вы здесь находитесь?
— Точно не знаю…
— Примерно.
— Сутки или двое, сэр.
— Ровно сутки. А теперь послушайте меня…
Доккинз, на котором был надет такой же бушлат без знаков отличия, переставил пластиковое кресло чуть ближе к клеткам.
— Послушайте, что скажу, — продолжил американец, усевшись в кресло. — Вы просидели в вольере ровно сутки. И уже порядком оскотинились!.. Верно, Козак? Джейн?
Иван, как и притихшая вдруг молодая женщина, предпочел промолчать. После небольшой паузы вновь зазвучал хрипловатый голос американца:
— Всего сутки! А меня, чтобы вы знали, содержали примерно в таких вот условиях… сто десять дней! И столько же ночей… мать вашу!
