Как же мы рады, что живы остались. Бешенным звоном забили тревогу «фибры души».
– Ложись! – кричу я, сам падаю и только потом слышу заунывный, противный вой летящей к нам мины.
Разрыв не вижу, только бьет по барабанным перепонкам сотрясенный взрывчаткой воздух, слышу такой противный, клекочущий вой осколков, чувствую резкий сильный удар – и дальше беспамятство темноты. Все так быстро произошло. Раз! Даже ахнуть не успел, и готово, ты уже труп.
Первое, что почувствовал, когда очухался, это дрожь в ногах, мокроту в штанах, и ужаснулся. Да неужто обоссался? Бывало такое не от страха, не приходя в сознание, раненые под себя прямо в штаны мочились. Потом бьет по нервам резкая, дергающая боль. Смотрю, кровь из левой ноги хлещет, течет и по штанам расползается. В ляжку меня долбануло. Сначала даже облегчение почувствовал, значит, не навалял в штаны. Может, и смешно, но это так. Поворачиваюсь на бок, выдергиваю из штанов узкий брезентовый брючный ремень – тремпель, чуть привстав, накладываю повыше раны жгут. При ранении главное – кровью не истечь. И только потом осматриваюсь. Филон сидит рядом с лежащим Витьком и башкой мотает – жив. Герка, обалдев, смотрит на рацию, она вся осколками искорежена. Помню, до взрыва она у него на спине была, значит, уже разбитую снять успел.
– С Витьком чего? – спрашиваю я, пересохло горло, хрипят связки, и слова выходят из глотки тихие и как бы неуверенные.
– Сейчас перевяжу, – встав, идет ко мне Филон и на ходу разрывает индивидуальный пакет, достает бинт, присаживается рядом и начинает поверх штанов бинтовать.
– А Витька убили, – бесцветным голосом говорит он.
– Я уж понял.
– У меня промедол остался. – Вот уже и Герка подошел, достает шприц-тюбик и колет мне в ногу повыше повязки.
– Повезло Витьку, – тем же бесцветным тоном говорит Филон, – ему всю спину осколками посекло и позвоночник перебило, и крохотная ранка на затылке. Сразу отъехал, не мучился.
Разное оно, везенье на войне, бывает. Коли судьба такая, то лучше уж так, сразу. А так… даже если бы выжил Витек, то кому он потом с перебитым позвоночником да парализованный нужен-то был бы? Разве что матери. Может, и жене, но это вряд ли.
– Идти-то можешь?
Встаю, кровь уже не идет, боль промедол снял, кость вроде не задета, жить можно.
– Доковыляю как-нибудь.
Филон и Герка заворачивают Витька в плащ-палатку, примеряются, как нести.
– Если бы тебя вместо Витька грохнули, нам бы легче было, – скривился Филон, опуская на землю мертвое тело.
– Почему? – апатично глядя, как он возится с плащ-палаткой, интересуюсь я.
– Ты весишь меньше, – без улыбки, совершенно серьезно объясняет Филон.
Верно, веса во мне килограмм этак с шестьдесят пять, и то с учетом навешанной амуниции и оружия, а Витек, он здоровый парень, тяжелый.
– Да брось ты свою рацию, – советую я Герке, видя, как он, примеряя лямки, собирается надеть разбитую радиостанцию. – И так идти тяжело, а ты еще этот хлам тащить собрался.
Герка швыряет на землю рацию, мы ее расстреливаем, остатки на мелкие кусочки прикладами разбиваем: «Ну что, ребята, пошли?!» Как дошли, почти не помню, через пару метров нога разболелась, все сильнее и сильнее жжет и рвет рану, по всему телу резкая боль расползлась. Искры из глаз. А тоже не ляжешь, тащить некому, ребята Витька несут, им тоже несладко.
Все же дошли на ту высоту, где раньше пулеметные позиции у «духов» были. Наша рота уже ушла вперед. Меня и Витька возле штаба оставляют. Филон и Герка уходят. Мне батальонный фельдшер делает противостолбнячный укол, еще впрыскивает пару тюбиков с промедолом, накладывает новую повязку. У меня все как плывет перед глазами, мне уже все по херу. Скоро эвакуация, меня в госпиталь, Витька на вечный дембель. Рядом он со мной. Как же мне тоскливо и хреново, ребята, вот и улыбаюсь. Вспоминаю рассказ Витька об отпуске домой. Он с первой женой разводиться ездил, это она на развод подала, вот его и вызвали на суд по повестке, заверенной военкоматом. Витька такой счастливый и довольный домой поехал, мы его всей ротой собирали: новенькая парадная форма; деньги все дали – ничего не пожалели. Развелся с одной и тут же на другой женился Витек. Вернувшись, он нам фотку показывал, хвастал, какая красивая у него вторая жена. Хотя уже не жена, вдова. Помнишь, Витька, как ты хохотал, когда нам про суд рассказывал? Я ведь тебя таким запомнил, ты для меня, Филона, Герки, для наших ребят из роты не груз «двести», а веселый, здоровый, русоволосый парень. А еще помню, как за минуту до разрыва ты сказал: «Повезло нам, ребята!» Повезло, только такое разное везенье на войне бывает.
Виктора Некрасова посмертно наградят орденом Красной Звезды. Филона, Герку и меня представят к медалям «За отвагу». Вот только… Мой наградной лист разорвет начальник политотдела – за то, что тремя днями раньше прямо во время проведения боевой операции я избил афганского солдата и офицера и отнял у них термосы с пловом.
Герке за то, что он не представил на списание разбитую рацию, объявят выговор. Начальник штаба батальона, капитан Эн, ходил лаяться к начальнику связи, выговор сняли, а наградной лист Герке так и не утвердили, Филон с нами за компанию пошел, его наградной тоже в штабе зарубили. Филон и Герка останутся живы, они вернутся домой без наград.
Сергей Филонов (Филон), Георгий Захаров (Герка), наша награда – что живыми остались. Наша награда – то, что не попал в засаду, в пулеметную мясорубку наш батальон.
А ты, Витек, прости за то, что я тебя на это задание выдернул, Муха должен был пойти. Вот только понимаешь, ты уже дважды был женат, а у Мухи девушки еще не было. «Имей совесть, Витек», – сказал я тебе. А совесть у тебя была.
Знойным маревом дымится воздух, от жары даже камни парят. От потери крови и вколотых лекарств я как в невесомости пребываю. И тут и не тут. Так где же, где же я? Как же я тут оказался, я же не хотел на войну, не хотел в Афган. Невесомо качает меня память и волнами наплывают воспоминания.
СССР – РСФСР. 1980 год нашей эры
– Сыночек, миленький! Я прошу тебя, не иди добровольцем в Афганистан, пожалей меня! – просит меня плачущая мама перед отправкой в армию.
Заплеванный призывниками двор областного военкомата. Тяжелый дух от водочного перегара и табачного дыма. Разноголосый гомон призывников и властные выкрики офицеров военкомата. Мат, песни и духовая музыка. Весна 1980 года. Весенний призыв.
В январе 1980 года советские войска уже вошли в Афганистан, а по стране гадюками поползли слухи об эшелонах с цинковыми гробами.
– Не бойся, мама, – обнимая ее за поникшие плечи, обещаю я, – не пойду.
Я обещал маме, что не пойду добровольцем и сдержал свое слово. Вот только судьбе и войне плевать на те обещания, что дают матерям их сыновья.
– Команда номер четырнадцать – восемьдесят пять! Строиться! – Усиленный мегафоном, звучит приказ. Это зовут и меня, я попал в эту команду, в десант.
