– А у вас, товарищ комбриг, даже писаря воевать умеют! Отлично учите личный состав! Объявляю вам благодарность. Отличившихся к наградам!
– Служу Советскому Союзу! – отвечает счастливый комбриг проверяющему полковнику из штаба армии. – Есть представить к наградам!
Вот какую операцию спланировали и провели увечные, обессилившие от голодухи воины. Никто в накладе не остался, больные и раненые получили нормальное питание, караул – свою долю, продовольствие подвезли новое, даже майор и то медальку заработал. Уметь надо служить, уметь, вот так-то, товарищи. Вот только с тех пор на складе, кроме часового, еще по очереди дежурили кладовщики и писаря, вооруженные автоматами. Так это они бдительность проявляли. Если все воровать будут, то им, бедным, что останется? Каждый раз машины сжигать? Так можно и на настоящую засаду напороться.
Как только мне чуток полегче стало, а силенок от уворованной пищи вроде как и прибыло, то, выставив перевязанную руку как пропуск, я стал мотаться по части.
– Вы что тут делаете? – иной раз поинтересуется встречный офицер, увидев незнакомое лицо.
– Раненый я, из первого батальона, ищу земляков, – жалобно отвечаешь, выставляешь обмотанную бинтами руку, и сразу все вопросы сняты.
Никого я, конечно, не искал, но в палатке санчасти постоянно находиться просто невыносимо, такая там гложет тоска. А тут погулял, там знакомого встретил и поболтал, здесь знакомого встретил, последние новости и сплетни узнал, вот время быстрее и веселее прошло. Потом и для здоровья такой моцион полезен.
– Вы почему такой грязный? – брезгливо поджав губки, поинтересовалась инопланетянка, рассматривая меня.
Молча, не отвечая на вопрос, смотрю на девушку. Наша планета – Афган, наша Земля – десантная бригада, так откуда же ты взялась вся такая ненашенская? Тут же догадался, вольнонаемная девушка, из штаба. А ничего, приятная такая девица, в платьице одетая, на ножках туфельки. Платьице цветное, кремовые туфельки на высоком каблучке, прическа обалденная, накрашенные губки, подведенные голубенькие глазки, из другого мира создание. Я ее возле саперной роты встретил. Саперы баньку себе построили, ну просто загляденье, настоящая сауна, весь штаб в нее париться ходил. Вот и я размечтался там помыться, пришел выбрать момент для «атаки», надеялся, что днем нет там никого.
– Так спинку потереть некому, – скромненько пожалился я. А сам, затаив дыхание, глазами так и ласкал, так и ласкал нежное создание из другого мира. Пылал мой взор, и как только у нее платье не задымилось.
– Да как вам не стыдно так себя запускать? – возмутилась девушка и с легким презрением добавила: – А еще гвардеец, десантник. Вы только посмотрите, на кого вы похожи!
На кого похож? Х/б давно не стирано, все засалилось, на босых ногах самодельные тапки без задников, вшивый, грязный, потный, истощенный. Вот я каков. Морщи, милочка, лицо, морщи. Ты же не знаешь, что никто форму солдату не постирает, кроме него самого, а как мне постирать, если рука больная почти не двигается, а ранка на ноге хоть и затянулась, но нагибаться все еще больно. В ниточку поджимай брезгливо губы. Ты же не знаешь, что нет тут для рядовой солдатни бань и душевых, негде помыться, да и не могу я одной-то рукой вымыться как следует. В палатке все больные да раненые у нас, воды нагреть негде, мыться негде. Лицо умыл из ржавого самодельного рукомойника, и то слава богу. Где тебе знать, что потопаем мыто и полопаем, а много натопать с раненой ногой я не могу, вот потому-то кожа да кости у меня, а не играющая могучей мускулатурой фигура. Недавно в штабе ты служишь, вольнонаемная ты наша, где ж тебе знать, как солдаты строевых частей живут.
– Девушка, а вы сказочку про аленький цветочек помните? – ласковым домашним котиком замурлыкал я.
– А что? – насторожилась девушка и непроизвольно сделала шаг назад.
Хоть она далеко и не красавица, но я все равно томно так говорю:
– Там красавица целует чудовище. И тут же от прикосновения девичьих губ алых страшилище добрым молодцем оборачивается.
– Размечтался, – фыркнула девушка.
– Ой, не быть мне добрым молодцем, никто не пожалеет царевича заколдованного, – придуриваясь, как в любительском спектакле, запричитал я и услышал:
– Будешь к нашим бабам приставать, так тебе и до дембеля не дожить…
Оборачиваюсь на голос, а там зам по тылу собственной персоной стоит. Упитанный такой майор. В маскхалат одетый. Лицо у него хоть и потасканное от тягот продовольственной службы, но гладко выбритое, одеколоном освеженное.
– Из какой роты и что ты тут делаешь? – грозно нахмурившись, спрашивает наш самый главный и очень хреновый кормилец и военный отчим.
– Первый батальон, вторая рота, – пожимаю я плечами и выставляю вперед свою руку.
– Ранен, что ли? – все еще хмурится майор.
Твое какое дело? Не собираюсь я на жалость бить. Пошел бы ты на х…! Если мне чего надо будет, так я лучше украду, чем тебя, боров, просить буду. Да и хрен чего у тебя допросишься.
– Почему молчишь, солдат? – играя властными интонациями, спрашивает майор, выделываясь перед вольнонаемной бабой.
– Так ты ранен? – растерянно спрашивает девушка и смотрит на мою перевязанную уже загрязнившимися бинтами руку. – Где?
– У них под Файзабадом большие потери были, – басит майор, и мне так снисходительно: – Там был ранен, что ли?
– Никак нет, товарищ майор, – наигранно бодро отвечаю и, не глядя на девушку, с прожженным армейским цинизмом, предельно нагло заканчиваю ответ: – У афганки манда с зубами попалась, вот и цапнула, сука душманская.
– Хам! – словом, как пощечиной, хлещет девушка и краснеет.
Густо хохочет майор. Я кривлю в похабной улыбочке губы.
– Пошел вон! – погасив смех, грохочет майор.
Поворачиваюсь и ухожу. Слышу, как утешает нежное создание товарищ майор:
– Вы, Настенька, от солдат подальше держитесь. Быдло, оно и есть быдло. Да и вшей от них набраться можно. А вот мы в дуканчик съездим и там бельишка вам импортного подберем, а еще сегодня у меня именины, приглашаю…
Продолжения не слышу. Ты быдло, солдат второй роты, вот и катись в свое стойло. И нечего злиться, ну кто ты такой, чтобы с майором равняться? Грязный, вшивый, истощенный. А товарищ майор вольнонаемную девушку в лавочку сводит, всяких красивых штучек ей накупит. Денежки у него водятся. Загонит товарищ майор продуктов, обмундирования, стирального порошка с мыльцем да горючесмазочных материалов нашим афганским товарищам – вот и есть на что купить красивую тряпку и широко свои именины отметить.
Солдатне вечно не хватает еды и одежды, вши солдатню мучают? Так это ж быдло, оно перебьется. А ты, вольнонаемная, держись от солдатни подальше, а то паразитов от нас наберешься. И нечего на меня с жалостью смотреть, я в твоей жалости не нуждаюсь. Это тебя, Настя, жалеть надо. Трое вас, женщин, у нас в бригаде. Все вольнонаемные. Не от великого женского счастья вас в Афган занесло, от безнадежности вы сюда завербовались. Приехали вы в надежде свою женскую судьбу устроить, а еще барахла поднабрать, да и денег заработать, чего уж там греха-то таить. По три оклада в Афгане платят. В Союзе столько не заработаешь. Не шибко-то вы и красивые. Красивые и дома устраиваются неплохо. Только как любит говорить товарищ майор: «Если нет мяса, то в поле и жука раком можно». А ты что хотела? Эх, милая, никто тебя больно-то и не спрашивал, а ты то, что хочешь. Ты, Настя, сюда по вольному найму пришла, а на войне как на войне. Вот так-то, девушка. Может, ты и плакала по ночам в подушку, не знаю. Как говорится, свечку не держал, нет у меня такой привычки. Зато знаю, что тут не кино, романтики нет, а есть оголодавшие без баб здоровые мужики. Каждый, кто на тебя смотрит, только и думает… Да ты и сама знаешь о чем, а кто может, тот и делает то, о чем думает. А еще, Настя, ты уж извини, что матерился при тебе, это я от зависти и обиды, что не мне тебя обнимать. Эх, девчата, нам на той войне погано было, а вам еще хуже. Вы, девчата, такие же жертвы войны, как и мы, раны от пули или осколка, они заживут, а вот покореженная душа – она еще ой как долго болеть да ныть будет. Вы уж простите, если что не так…
