Он выбрал нетронутый пока правый и точным выстрелом снял бежавшего впереди остальных, сразу за танком. Этот, схватившись за живот и будто переломившись пополам, рухнул на бок.
Упавший тут же внес сумятицу в ряды наступавших. Шедшие следом натолкнулись на него, вынуждены были остановиться и наклонились, видимо, пытаясь оказать помощь. Остальные стали огибать их, еще больше отклоняясь от безопасного фарватера движения танка.
X
Фома передернул затвор не быстро и не медленно. Как надо. Движения его плавные, отточенные десятилетиями охотничьего промысла. Сколько себя помнил, он держал в руках винтовку, сызмальства с отцом в тайгу ходил, зверя добывал. Сначала с берданкой, потом, когда батя погиб, с отцовским «манлихером». Отца загрыз медведь-шатун неподалеку от охотничьей заимки. Отец хариуса подвешивал вялить, а медведь на запах рыбы и набрел.
Отец без винтовки был, отбивался ножом, сколько мог. Распорол бурого глубоко, в двух местах, да только до сердца не достал. Прошке тогда шестнадцатый год шел. Он домой ходил, вяленую рыбу носил сестренкам, матери и бабушке Фене, а когда на заимку вернулся, все уже было кончено. Но не все…
Прошка взял отцово ружье и по следу кровавому за шатуном пошел. Отец крови косолапому сильно пустил. Двадцать километров шел, пока шатуна не нагнал, вышел прямо на него. А тот остановился, развернулся и сильно так на него зарычал и на задние лапы встал. И стал словно вдвое больше. И губа нижняя его дергалась, когда он ревел от ярости, и слюни кровавые летели сквозь страшные желтые клыки.
А Прошка вскинул винтовку и в упор его убил, всадил пулю прямо в разинутую огромную пасть. Стрелял он хорошо, в десять лет белку бил с тридцати-сорока метров, а уж когда постарше стал, так и в глаз беличий с пятидесяти попадал…
Всегда, когда Фома принимался бить из винтовки по фрицам, тайга ему вспоминалась и житье его довоенное. Кто его знает, отчего так выходило, может, от волнения, а может, еще от чего. Словно обретал он внутри охотницкую свою уверенность, сосредоточивался, как перед сложным, ответственным выстрелом.
Когда зверя добываешь, то каждый выстрел ответственный. Так его батя учил. Потому что, если пальнешь абы как, оставишь подранка. Значит, зверь мучиться будет. А если хищник, то совсем беда. Боль свою накопит и на кого-нибудь нападет. Потому и стрелять надо умеючи, чтобы с одной пули добычу добыть.
XI
Здесь, в окопе, все было совсем по-другому. К зверю Прохор Фомин всегда испытывал уважение и даже благоговейный трепет. Так батя воспитывал, и с самого детства до зрелых лет так в душе его установилось, на всю жизнь.
К врагу Фома испытывал ненависть и презрение. Когда политрук называл фашистов зверями, Прохор всегда принимался спорить, доказывал, что зверь — это тварь божья, такая же, как и человек, а фашисты — это чертова сила, и не звери они, и не люди. Одно слово — нелюди…
А политрук начинал его отчитывать за церковную пропаганду, что, мол, не пристало офицеру Красной Армии тварью человека обзывать, хоть и божьей. Это что же он своих товарищей, советских офицеров, тоже тварями считает? И самого политрука за тварь держит? И чего этот капитан вязался к нему все время?
Невзлюбил этот работник идеологического фронта Прохора за сибирское свободолюбие и таежную прямоту. Эх, быть бы сдержаннее, не было бы потом рапорта от политрука в вышестоящие органы по поводу рукоприкладства в отношении старшего по званию…
Передернув затвор, Фомин, быстро-быстро отталкиваясь локтями и подошвами сапог от земли, направился к следующей огневой позиции. Менять их следовало как можно чаще, чтобы вражеские пулеметы не пристрелялись. Фома по опыту знал, что в танке у пулеметчика обзор лучше, так как находится он выше и легко по дымку или выбросу огня можно стреляющего засечь.
В подтверждение его мыслей только что оставленную позицию взрыл хлесткий удар. Словно щелкнули тугой стальной плетью, подняв ворох земли, иголок и древесных щепок.
XII
Иголки лежали плотным скользким ковром, от которого было трудно отталкиваться носками сапог. Фомин пробирался между стволов, огибая головную машину старшего лейтенанта Панкратова в тот самый момент, когда 45-миллиметровое орудие командирской «семидесятки» произвело первый выстрел. Танкисты сделали ставку на внезапность и первый дружный залп.
В качестве цели Панкратов выбрал вторую слева «пантеру». Выцеливал по нижней части корпуса, метя в ходовую часть. Сразу после произведенного Панкратовым выстрела громыхнуло орудие крайнего справа Т-70, в котором находились лейтенант Лебедев и сержант Мурлыкин. Лебедев в качестве мишени выбрал тот же танк, что и его командир.
Оба бронебойных снаряда угодили в цель, окутав облаком дыма переднюю часть «пантеры». В этот же миг открыли огонь оба ручных пулемета. Артюхов и Фаррахов поделили между собой сектора пополам, простреливая один левый фланг, а второй — правый. Гвоздев вел стрельбу короткими очередями, а Зарайский открыл огонь из трофейного «шмайсера».
Волна огня, ударившая с опушки, хоть и не была мощной, но обрушилась на наступавших так внезапно, что заставила пехоту сразу залечь. Меткая стрельба Фомина посеяла в рядах атакующих зерна страха и паники, которые проросли при первом же залпе. Кто-то из фашистов даже стал отползать назад, но был остановлен истошными криками командиров, которые доносились до опушки даже сквозь рев танковых двигателей.
Прохор Фомин уже занял к этому моменту новую позицию. Истошно оравшего и размахивавшего руками в положении лежа он засек сразу. Видать, какой-нибудь горластый унтер-офицер. Старшие чины у них в первых рядах цепи не ходят. Но тоже не последнее звено в цепи управления. Следующий взмах оказался для унтера последним.
XIII
До немца, залегшего в пыли, поднятой гусеницами тяжелых машин, было около ста пятидесяти метров, но виден он был хорошо на гладкой, покрытой гарью земле. Крик фашиста захлебнулся в натужном реве машины на левом фланге. «Пантера» крутилась на одном месте. Первый парный залп оказался результативным. Чей-то — Лебедева или Панкратова — бронебойный снаряд повредил левый трак, и ходовая немецкого танка оказалась выведенной из строя.
Третья «семидесятка», затаившаяся на левом фланге, выстрелила с большой паузой, но сделала это намеренно, по той из «пантер», башня которой первой начала двигаться, наводя орудие по обнаружившим себя «семидесяткам».
Снаряд пришелся по диагонали, через весь сектор вражеского наступления, по левому борту крайней справа машины. Снаряд разорвался на вражеской броне, оставив глубокую вмятину в бронированной бочине.
Спустя миг тяжелое орудие «пантеры» выплюнуло сгусток пламени, сопровожденный таким громовым раскатом, что Гвоздеву показалось, что у него начисто вынесло барабанные перепонки. Вражеский снаряд просвистел над машиной Лебедева, которая в этот момент как раз перемещалась в глубину, на запасную позицию.
Бронебойный из своей штатной «сорокапятки» младший лейтенант Ремезов послал в цель очень вовремя и выбрал ее безошибочно, в самый ответственный момент помешав прицелиться фашистскому стрелку-наводчику.
