Головная «тридцатьчетверка», по броне которой стальным градом застучали пули, выпущенные из МГ-42, замедлила ход и тут же осанисто вздрогнула от орудийного выстрела. Кумулятивный снаряд вошел в кабину бронетранспортера прямо через лобовое стекло, прожег металлическое нутро насквозь и раскаленными брызгами воспламенил бензобаки.
Огненный смерч взметнул тяжелую машину в воздух с такой силой, что задняя часть с гусеничной ходовой задралась вертикально, а бампер уткнулся в убитый грунт площади. Выплеснутое взрывом из баков топливо окатило пулеметчика волной раскаленного огня.
Он вспыхнул и в доли секунды сгорел, обугленной головешкой скатившись по крыше кабины на землю в то время, как бронетранспортер, объятый пламенем, падал на бок.
Когда штрафники бегом по выжженной пшенице преодолели поле боя и, совершенно выбившись из сил, залегли за бревенчатым рядом деревянных колхозных строений, остовы перекореженных снарядами фашистских бронетранспортеров уже были совершенно черными от гари.
XXXVI
«Тридцатьчетверки», сходясь к центру, к колхозной площади, выкашивали мечущихся между избами вражеских автоматчиков. Один из мотоциклов, оставленный возле избы на улице, танк подмял левой гусеницей и раздавил, превратив в металлолом.
Немцы вели огонь, укрываясь за стенами здания правления и соседних изб. Они что-то кричали в дыму, отстреливались, пытаясь дать отпор наступающим с юга танкам.
Но тут штрафники открыли огонь с севера, со стороны хозпостроек. Едва переведя дух после стремительного броска по пшеничному полю, по команде Потапова они пошли в сторону площади, перебегая от избы к избе, тесня фашистов.
В ход пошли гранаты. Переменники, охваченные яростью и азартом наступления, напирали, не обращая внимания на усталость и жажду. Бойцы нутром воспринимали каждый орудийный выстрел, выпущенный по эсэсовцам «тридцатьчетверкой» или «семидесяткой», каждый снаряд, пущенный с окраины колхоза самоходными установками.
Эта мощная огневая поддержка наполняла измотанный организм приливом энергии, который казался неисчерпаемым. Кто-то, расстреляв боезапас, бросался на противника с прикладом или штыком наперевес, сходился в рукопашном бою, хватал автомат или винтовку поверженного противника и бежал дальше.
Среди немцев началась паника. Они стали отступать на запад, к реке, на бегу отстегивая и бросая амуницию, сумки и ранцы, и всякую прочую всячину, навьюченную и скрепленную ремешками на спинах. Кто-то, для скорости, расставался и с оружием.
Потапов уверенно вел бойцов к центру колхоза, от дома к дому, грамотно, с проверкой и зачисткой каждого строения, будь то покосившийся сарай или амбар на отшибе двора.
XXXVII
Демьян с Потапычем только успели перекинуться парой слов, еще когда они только вбегали на окраину «Октябрьского». Командир отделения Гвоздева похвалил и сказал, что обязательно, если выживут после атаки, будет ходатайствовать перед старшим лейтенантом Коптюком о поощрении группы и ее командира — Демьяна Гвоздева.
И хотя Гвоздеву, когда они только перебежали через поле, в какой-то миг показалось, что он сейчас просто упадет замертво от усталости, слова Потапыча словно открыли в нем второе дыхание. Да что там говорить: вдохнули вторую жизнь.
Должности-то они во взводе занимали одинаковые, но авторитет Потапова — в недавнем, до штрафбата, прошлом — боевого командира разведки, кавалера орденов, был для Демьяна и для остальных переменников непререкаемым. Он-то в командирах отделения без году неделя, назначен после нелепой и отчасти закономерной гибели Слесаренко, который словно смерти искал, дразнил ее своим бесстрашием, да и додразнился. А вот Потапов — этот кремень-человек — с первых дней в штрафбате стал правой рукой взводного, и по заслугам. Не зря же его Александров, командир отдельного штрафбатовского разведвзвода, до сих пор пытается переманить.
Вот и сейчас Потапыч возьми да и назначь его и остальных из группы в арьергард. Понимает, что Гвоздев «наелся» боя до такой степени, что если сейчас же не дать ему перекур, упадет без сил.
— Спину прикрывайте… И не спорь, Гвоздь… Тут я старшим… — мягко, но непреклонно отрезал Потапов. — А вот и остальные, тебе в подмогу…
К ним, перескочив через поваленный плетень, подбежали бойцы. Демьян поначалу их не признал. Все в надвинутых на лица касках, покрытые пылью и грязью.
— Держите ухо востро… — уже на ходу добавил Потапов. — Тут эсэсовцы, как тараканы, из каждой щели могут выскочить…
— Оно и понятно, Потапыч, они ж пруссаки. Хоть и пятнистые!.. — раздался веселый, до боли знакомый голос.
XXXVIII
Переменник сорвал каску, отирая лоб.
— Аркаша! — не сдержав радостных эмоций, воскликнул Гвоздев.
— Чертяка! Живой!.. Ну, вы тут устроили… — продолжал Аркаша.
С Зарайским прибежал Ряба. Все трое похлопали друг дружку по плечам, при этом стряхивая с гимнастерок толстенный налет пыли. Перешли на шаг и, следуя наказу Потапова, двинулись в сторону площади, по пути внимательно оглядываясь по сторонам и высматривая недобитых фашистов.
— Ряба воды тебе дал? — спросил Зарайский.
Рябчиков виновато спохватился.
— Забыл, товарищ командир, забыл…
— Забыл… — смешно передразнил Зарайский парнишку. — Эх ты, Ряба… Люди тут от жажды чуть не померли… Я вот лично у Потапыча выдул почти всю флягу. Так она, представь, еще чуть холодненькая была!
Он произнес это с таким наслаждением, что Гвоздев невольно сглотнул, протолкнув ком в сухой, как наждак, глотке.
— На вот, Дема, испей. Конечно, нагрелась уже, но все лучше, чем ничего…
Зарайский быстрым движением скинул с плеча вещмешок и вынул оттуда флягу.
— А мы уж подумали, что тебя — все… — проговорил он, деловито отвинчивая крышку и подавая ее Демьяну. — Фома вроде сказал, что сам видел, как тебя «пантера» переехала…
Гвоздев оторвал пересохшие губы от горячего горлышка фляги.
— А ты видел Фомина?.. — почему-то с тревогой спросил он.
Аркаша махнул рукой на правый фланг, туда, откуда по полю удалялась вражеская машина.
— Фома жив, — тут его радость как-то сразу пожухла, и потускневшим голосом он добавил: — Ранен только. Нога… Говорит, если бы не ты, Гвоздь, хана бы ему была. А вот Фаррах погиб…
— Фаррахов?! — воскликнул Рябчиков.
XXXIX
Гвоздев промолчал, а потом глухим голосом спросил:
— Как это случилось?
— Из танка его… — выдохнул Зарайский. — «Пантера» за танкистами нашими прилепилась в хвост.
Он кивнул головой на левый фланг, в сторону подбитой «семидесятки».
— Вы как раз в лес отошли… А Ремезов с Паньковым здорово немчуре башку закрутили. Чуть-чуть не успели в сосны нырнуть. Ну, эти им ходовую и своротили… И автоматчики прут, понимаешь. Думали наших живьем взять. А там Фаррахов на опушке. Пока танкисты выбирались из машины, так он дал эсэсовцам прикурить. Пехоту положил носом в поле, заставил землю грызть. А эта гадина накатывает на него… Ему бы с опушки вглубь уйти, а он лежит, ни с места, ждет, пока наши отползут. Бьет прямо в морду танковую, а они, само собой, в ответ… А потом вроде как пушечка маленькая сработала с башни в его сторону и над ним прямо: ба-бах! Разрыв вроде такой небольшой… А осколками его накрыло так, что живого места не было. Я уже после Фарраха в сосны оттащил…
