Блондину захотелось поменять положение левой ноги. Толкнул коленкой противогазную коробку, а ногой попал во что-то мягкое, находившееся выше сиденья водителя. Дори вскрикнул:
— Ау! — и начал массировать себе шею.
Эрнст пробурчал:
— Дай поспать, Дори, и смотри получше за дорогой!
Блондин снова закрыл глаза и продолжил свои размышления под раскачивание машины. Фельдфебельский тип — преподаватель плавания — и дедушка поняли, почему и кого боится внук. С тех пор вода и плавание стали наслаждением. Да, а потом пришел вступительный экзамен, потом были работы по математике и зубной врач. И так было в течение всей учебы в школе. Особенно тяжело пришлось в дни перед отправкой на службу. Черт возьми! Что в ней такого! Как долго это уже здесь? Последний год в школе был самым хорошим. Учеба совершенно не донимала. Школа была лишь алиби, прикрытием внутреннего удовлетворения, отлыниванием от работ ради девушек и отговоркой для окружного военного командования. Первые были доступным настоящим, а второе было пугающим будущим, которое должно было начаться после подачи заявления о добровольном поступлении на службу и призыва. На самом деле и то и другое — не что иное, как мужское самоутверждение. Бегали все равно за чем — за юбками или за «Пройсенс Глория»
[5]
. Прекрасное время. Блондин опять подтянул к носу верхнюю губу. — Нет, глупое время, и даже по-свински глупое! Угловатое, ничего не выражающее лицо фельдфебеля, который при ежедневных справках, естественно, за счет учебного времени, не мог выдавить из себя ничего иного, кроме вбитой ему муштрой в голову философской сентенции: «Терпение, господа, терпение. В армию еще никто не опаздывал!» Идиотская болтовня дряхлых недорослей! Никакого понятия о школьной программе! Ведь ясно сказано: поступление в армию, по возможности, до сдачи экзаменов, тогда можно будет избавить себя не только от страха перед экзаменами, но и от их результата, а учителей — от дополнительной работы! И что важнее в это великое время: зубрежка названий охраняемых законом растений или функции кишечника? Что главнее, герундий или умение читать карту? Пересказ текста по-английски или умение действовать в дозоре? Столько энергии потрачено бессмысленно! Танку в конечном счете все равно, знает ли экипаж латынь. Его необходимо уметь водить, стрелять и попадать! Да, школа и армия — совершенно два разных сапога, а вовсе не пара. И различаются точно так же с первого взгляда, как здание школы и казарма. А потом все же наступил решающий день. Фельдфебель снова пробубнил свою обычную поговорку и при этом улыбнулся — что было для него ново. А потом добавил: «Иди домой, парень, кто знает, сколько тебе там еще осталось быть!» Тупица! Куда нужно было тогда идти, если уже было время обеда и все были уже голодны!
Блондин помнил каждую мелочь. Была среда. На обед он заказал картофельные оладьи с яблочным муссом — его любимое блюдо в середине недели. Шел дождь. Был ветреный осенний день. Он положил школьный портфель на голову и шел, перепрыгивая через лужи, и при этом насвистывал: «Вперед, вперед, труба зовет!» Да, а в дверях квартиры стояла мать. Она стояла какая-то беспомощная, бледная и постаревшая, а он не знал, почему. Когда он увидел серый почтовый конверт, одиноко лежавший на столе, он понял. Повестка!
Вот радости было! Он нетерпеливо распечатал конверт. В него был неправильно вложен листок бумаги — он был перевернут «вниз головой». На нем было всего несколько строк: его имя, адрес, дата и войсковая часть, «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Получилось! Наконец-то получилось! Да еще к тому же в часть, которая была предметом его мальчишеских мечтаний. Лейбштандарт! Что может быть выше! Только добровольцы, отборные солдаты, как минимум элитный полк, гвардия Третьего рейха! Дорогой мой, это было что-то! Но что случилось с родителями? Они что, не замечают его радости? Не видят, как ему хорошо?
Дед пробормотал:
— Берлин — Лихтерфельд, Финкенштайн — Аллее.
А потом сказал:
— Тебе нужно будет явиться туда, мой мальчик? Именно в Лейбштандарт и уже через восемь дней?
Когда он смеялся над своими предками, вдруг почувствовал это неприятное тянущее ощущение в желудке, имени которому не было, во всяком случае, в словаре немецкого парня. А потом случилось еще нечто, что его сначала удивило, а потом, постепенно усиливаясь, навело на размышления: насколько уменьшалась день ото дня его радость, настолько усиливалась вялость. Под конец это состояние стало просто невыносимым. А накануне дня отправления он вообще лежал с температурой. Поезд отправлялся в 11.09, с пересадкой в Лихтенфельзе.
Это похмельное прощание в грязно-сером помещении вокзала! Подавленное настроение. Отпускники с фронта. Их семьи. Пискляво-слезливые детские голоса. Сдавленный плач. Ожидание и незнание, как скоротать время. Наконец — платформа. Добрые советы: «Следи за собой, будь осторожен!» Принужденные улыбки: серьезные лица и судорожно растянутые уголки губ. Слезы, крики! Взмахи рукой, и вот вся родня становится все меньше и меньше. Потом — круговорот собственных мыслей. «Когда мы увидимся теперь снова? И увидимся ли вообще?»
В этот миг он понял, почему несколько дней кряду ходил, словно желудочный больной. Что-то безвозвратно прошло. А вместо этого к нему пришло что-то новое, из которого он мог представить себе только начало: то, о чем он слышал и читал, то, что можно назвать рекрутчиной. Достаточно плохое время.
Когда замок — достопримечательность его родного города — исчез из вида, он закурил сигарету и достал повестку из конверта. Он снова и снова вглядывался в название полка, и мысли его плясали в хороводе вокруг букв. Я хотел туда, и я этим доволен! И теперь у меня получилось — великая «блевелуя»! Возьми себя в руки, старая квашня. Не у одного у тебя такое. У одного? Разве я один еду здесь с этим неопределенным чувством? Ведь у других тоже тянет желудок и стоит ком в горле. Он знал, что перед учителями или перед зубным врачом бледнели даже самые крепкие из его друзей. Но после призыва? Он не мог вспомнить, чтобы читал об этом или слышал. О рекрутских временах — да. О бессмысленной казарменной тупой муштре на плацу, о феномене безотказной власти голоса обучающего, о его изобретательности в мучениях рекрутов, о его неиссякаемом запасе крепких выражений — да, но о тянущем чувстве в желудке, страхе?
В Лихтенфельзе купе наполнилось. Он забился в угол и закрыл лицо воротником пальто. Разгулялись воспоминания. В его комнате верхний ряд книжных полок высотой в рост человека был заставлен военной литературой. В основном это были книги в скромных серых льняных переплетах с заглавиями, напечатанными черной краской. И он перебирал их в своей памяти, пытался еще раз перелистать «Отделение Бёземюллера», «Семерку под Верденом», «В стальной буре», «Призраки у мертвеца» — так они назывались. Однако в созвучии с его настроением сейчас на самом деле были две книги из шкафа его деда: «На Западном фронте без перемен» и «В стальной купели 17-го года». В страницах этих книг сидел страх, страх поездки на фронт, страх перед крещением огнем, страх перед жестокостями войны. А у него этот страх появился уже на пути в казарму!
