— Я… да… хотел… увидеть вас, товарищ санинструктор… — глухо, с трудом выговорил Федор.
Не в силах совладать с волнением, он поднял голову и посмотрел наверх.
— Смотрите, тучи как будто расходятся…
— Вы хотели меня видеть?.. — переспросила Степанида. — Дерюжный уже сообщил мне эту новость. И зачем же вам понадобился санинструктор? Чтобы тучи разгонять? А ведь здорово было бы, если б солнышко выглянуло. Так хочется солнышка… И чтоб уже весна наступила. Вот всю ночь глаз не смыкали. Раненых много. После вчерашнего… Тяжелые есть… Очень… Трое у доктора под руками скончались…
Стеша перечисляла все эти страшные подробности бессонной ночи механически, без всякого эмоционального сопровождения. Наверное, просто не осталось на это сил. Что ж он, дубина, стоит и мучает ее тут разговорами? Федору захотелось вдруг обнять девушку крепко-крепко, подхватить на руки и уже не отпускать, укачивая ее, защищая ее тихий сон от всех на свете…
— А вам, товарищ старший лейтенант, не хочется?..
— Чего?.. — не понимающе переспросил Федор.
Глупо прозвучал его вопрос. До чего же глупо он себя ведет!..
— Солнышка!..
В смеющемся голосе девушки появились еле заметные нотки насмешки. Какого черта он так смущается? Известное дело, девушки любят тех, кто не теряется и не мямлит. Сказать, во что бы то ни стало надо сказать, как на него действует ее смех и ее голос, взгляд ее бездонных серых глаз. Взять ее за руки, поцеловать ее пухлые, будто от какой-то девчоночьей обиды, надувшиеся губы.
— Что же вы молчите, товарищ старший лейтенант. Или язык проглотили? — продолжала, еще более озорным тоном, Степанида. — Коли так, так вам надо к нашему доктору обращаться. Язык — дело серьезное…
XX
Она будто дразнит его, насмешничает. А он выглядит совершенно по-дурацки. Ну, уж смеяться над собой он не позволит.
— Солнышко — это хорошо, товарищ санинструктор… — сухим, лишенным всяких эмоций, тоном выговорил Коптюк. — Да только, если тучи разойдутся, — жди фашистских летчиков. Сразу налетят…
Федор на долю секунды умолк, потом снова продолжил:
— Я, собственно, хотел вас увидеть… чтобы… ИПП… необходимо на бойцов получить пакеты… индивидуальные перевязочные пакеты…
— Эх вы, Федор Кондратьевич… Я-то, дура, подумала… — вдруг, фыркнув, с досадой и самой настоящей сердитостью ответила девушка. — А вы — ИПП… И завели свое санинструктор да санинструктор… Уж будто и помнить забыли, как меня зовут…
Наступила такая длинная и тягостная для Коптюка пауза, что, казалось, лучше ему подняться сейчас в атаку на пулемет, чем стоять вот так и слушать, как вздымается и опадает от тяжелых вздохов ее грудь.
— Вы меня простите, Стеша… — вдруг, совершенно искренне, выговорил Коптюк. — Не умею я эти… словеса плести… Простите… Стеша…
Лицо девушки снова просияло, как солнышко, что вышло из-за набежавшей, откуда ни возьмись, серой тучки. Федор протянул руку и осторожно, как драгоценность, взял руку Степаниды. Она действительно оказалась хрупкой и нежной на ощупь и холодной, как ледышка.
— Вы совсем замерзли, Стеша… — проговорил Коптюк.
— У меня всегда холодные… — засмеялась в ответ девушка. — Значит, муж красивый будет… Бабушка моя так всегда говорит…
Смех ее вдруг осекся, и она умолкла. Федор придвинулся ближе, не отпуская ее доверчивой ладони. Глаза ее заблестели совсем близко, распахнулись перед ним, как два бездонных озера.
В этот момент раздался топот приближающихся шагов. Мимо них бегом, припадая на левую ногу, шаркал подметками по земле боец. Коптюк сразу узнал его. Это был «переменник» из его взвода, тот самый Гвоздев, из окруженцев. При появлении в поле зрения другого старший лейтенант инстинктивно отпрянул от девушки, но руку ее так и сжимал, машинально.
Боец бежал мимо, даже не замечая пару, стоявшую среди деревьев. Но его узнала и Стеша.
— Гвоздев!.. — окликнула она, одновременно с усилием освобождаясь от рукопожатия офицера.
XXI
Штрафник остановился и, оглянувшись, увидел стоящих справа в нескольких метрах старшего лейтенанта и санинструктора. С первого взгляда стало понятно, что он оказался тут не вовремя и некстати. Но деваться было некуда.
— Боец Гвоздев, подойдите, — стремительно хмурясь, приказным тоном громко произнес старший лейтенант.
В этот момент он готов был застрелить этого никчемного «переменника» на месте.
— Боец переменного состава Гвоздев… — приближаясь, на ходу выговорил тот.
— Я знаю, что вы Гвоздев!.. — сразу срываясь на крик, выпалил ему в лицо Коптюк. — Почему покинули позиции? Дезертировали с передовой? Я вас, за оставление расположения взвода, — по законам военного времени…
Угрозы обрушились шквалом прямо в лицо «переменнику», но оно оставалось непроницаемым — та же застывшая, усталая, отсутствующая маска с черными морщинками, забитыми, точно бороздки кровостока, въевшейся пылью, грязью и копотью.
— Мне ординарец… ваш… приказ… — забормотал Гвоздев. — Явиться на КНП роты, для возведения блиндажа…
— Не было!.. Никакого приказа… по вашему поводу!.. — кричал взводный, хватаясь за кобуру. — Я вас!.. Как дезертира!..
— Степанков… по плотницкому делу… Ваш приказ… Степа сказал, явиться… Я отцу каждое лето помогал дачи строить… вдоль Волги…
— Федор Кондратьевич… — вдруг мягким голосом, но настойчиво вступила в диалог санинструктор. — Очевидно, что боец выполнял приказ…
— Позвольте мне самому разобраться, что кто выполнял… — с трудом усмиряя захлестывающую изнутри бурю, ледяным тоном, почти шепотом выдавил из себя Коптюк. — Что за приказ вы выполняли, кто его вам передал?
— Ординарец, боец переменного состава Степанков… — вытягиваясь по стойке смирно, но не меняя выражения на лице, отрапортовал Гвоздев. — Явиться на КНП второй роты, для участия в сооружении накатов. Поскольку имею плотницкий навык… С детства… Отец меня учил…
XXII
Слова Гвоздева заглушили один за другим взметнувшиеся в районе КНП взрывы. Тут же сквозь их гул пробился шум работающих двигателей. Звук шел сверху, разливаясь по всей опушке, заполнял балку и рощу, накатываясь дальше в сторону деревушки.
— Воздух! Воздух!.. — закричал чей-то близкий голос. Этот окрик один за другим подхватили другие голоса.
Рев двигателей стал стремительно нарастать. Низкая тень мелькнула в верхушках деревьев, а потом с оглушительным ревом пронесся над лесом огромный черный крест тупоносого «мессершмитта». Невольно все трое, повинуясь крикам и этой хищно упавшей на головы железной птице, присели к земле, втянув головы в плечи. Коптюк, забыв про Гвоздева, инстинктивно обхватил Стешу за плечи и прижал к стволу дерева. Он пытался заслонить ее от осколков возможного взрыва.
