* * *
Владелец украинского театра, бывший петлюровский сотник, подавшийся на безвременье в слуги Мельпомены, заполучивши под свою антрепризу кинотеатр «Модерн», постарался на славу. Было сделано все возможное, и сегодня, в день открытия, хозяин сам встречал зрителей на контроле, а для Пилюка, явившегося на спектакль в сопровождении ражего молодца, собственноручно придержал створку парадной двери.
Вообще-то, Меланюк (а это именно он шел вместе с Тарасом) поначалу идти в театр не хотел. Но Пилюк, решив, что нет смысла искать Петра в толпе, просто потащил его за собой. К тому же «Кобзе» как «референту культосвітньому» и, значит, лицу официальному было просто неприлично явиться на спектакль в одиночку.
С удовольствием окунувшись в атмосферу фойе, наполненную говором, смехом, запахами буфета и долетавшим сюда уханьем оркестра, уже разместившегося под сценой, Пилюк почувствовал себя, как рыба в воде. Растерянность, охватившая его в саду Лемика, ушла внутрь, и сейчас «референт культосвитний» щедро расточал улыбки сверстницам, знакомым еще с «гимназиальных часив».
«Дивчата», все как одна в «вишиванках», лентах, «плахтах и спидныцях», радостно вспыхивали и, словно сговорившись, тут же стреляли глазами на такого неулыбчивого спутника Пилюка. Заметив их интерес, Пилюк полуобернулся и сказал державшемуся несколько скованно Меланюку.
— Ты бачь, Петре, як воны на тебе дывляться!
Они задержались перед огромным, во всю стену, театральным зеркалом, и с некоторым удивлением Петро принялся рассматривать свое отражение. Вообще-то, одетый в офицерские сапоги, бриджи и френч без знаков различия, к тому же туго перетянутый полевыми ремнями, он, возмужавший за два года, выглядел превосходно.
Пока Петро, поворачиваясь то одним, то другим боком изучал свое отражение, Пилюк, скользнув взглядом по любителям горилки, уже толпившимся возле буфета, безошибочно выделил группу представительных, пожилых мужчин, стоявших особняком и со словами:
— Ты, краще, туды дывись… — потянул Петра к ним.
Завидев Пилюка, «добродии» гурьбой двинулись ему навстречу, а один из них, сильно смахивающий на провинциального адвоката, с готовностью улыбнулся:
— О-о-о, кого я бачу! Молоди, мое шанування… — Он восхищенно уставился на крутые плечи Меланюка. — Пане референт, може, ви скажете нам, хто цей файний добродий?
— Це один з наших майбутних достойникив… — Пилюк выдержал паузу и, не представляя Петра, многозначительно сказал: — Миж иншим, це з ним мы вдвох переходили червоный кордон.
— О-о-о… — недоговоренность была немедленно оценена должным образом. — А чи можна взнаты, де добродий був до цього часу?
— В Кракове, — односложно ответил Петро.
— Дуже добре, дуже… але… — «добродий» хитро сощурился. — Я перепрошую, на Зеленой или на Бемськой?
Петро тяжелым взглядом посмотрел на «адвоката», и Пилюк поспешил вмешаться:
— Мий товарищ проходыв особистий вишкил…
— О-о-о, я розумию… — «Добродий» еще раз улыбнулся и, явно возвращаясь к прерванной беседе, спросил: — Панове, а як ви оцинюете повединку Ярослава Стецька?
«Добродии» понимающе переглянулись и дружно загалдели:
— Львов це не Киев, треба чекати Киева!
— А чому Стецько, а не, скажимо, Андрей Левицький, чи, взагали, хтось инший?
— Панове, панове, буд-мо чемни… — принялся урезонивать своих спутников «адвокат». — Поки що, «keine politik»…
Напористый треск новинки, электрического звонка, вовремя утихомирил не в меру разбушевавшиеся страсти, и, настороженно поглядывая на каменно молчавшего Меланюка (Пилюк таких опаснеий не вызывал), «добродии» с достоинством направились ко входу в партер…
В зале привлеченная зрелищем молодежь шумно рассаживалась на балконе в то время как «опецькувате» усачи в обязательных украинских сорочках, заняв первые ряды, всем своим видом стремились показать, что присутствуют при выдающемся событии. Однако здесь, перед подрагивающим занавесом, шли уже сугубо театральные разговоры. К Меланюку то и дело долетали явно рассчитанные на чужие уши громкие реплики:
— Вы чулы, панове, Андрия взявся петь Дударев?
— Це той, що був вратарем у футболистов?
— Хиба не можна було знайты справжнього украинця?
— Панове, панове… — чей-то баритон перекрыл разнобой. — Це ж таки голос! И, до речи, Дударев походить вид Дударя, тоб то це цилком украинське походження…
Занавес, дрогнув последний раз, пополз в стороны, и представление началось…
Петро вместе со всеми не спускал глаз со сцены, удивляясь в душе почти полному равнодушию сидевшего рядом Пилюка. А тем временем «Кобзе» было не до спектакля.
Разговор в фойе явился странным продолжением слов Лемика об отсутствии приказа, и перед Пилюком постепенно начала проясняться подлинная картина. Уж не собрался ли «пан провидник» переметнуться на другую сторону, сознательно прикрывшись им «Кобзой» и свалив всю ответственность за гибель Лэбидя только на него одного?
Под музыку легко думалось, и постепенно в голове у Тараса начал прорисовываться план дальнейших действий…
* * *
В антракте, спасаясь от духоты переполненного зала, все дружно повалили в фойе, но вечер жаркого летнего дня и здесь давал о себе знать. Тогда хозяин приказал распахнуть все двери, и только после этого по всему театру загуляли благодатные сквозняки.
Петро маялся в тесном френче, и когда Пилюк вместо курительной комнаты, где дым стоял коромыслом, предложил выйти наружу, Меланюк с готовностью согласился. На узенький тротуар у театрального подъезда наползала вместе с сумерками спасительная прохлада от реки.
Петро сразу же расстегнул тугой воротник френча и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Но Пилюк вытащил его на улицу совсем не за этим. Отведя Меланюка в сторонку и воровато поглядывая на вышедших вслед за ними, Тарас быстро заговорил:
— Слухай, Петро, ты памятаешь, як то з Лэбидем було?
— Ну? — мгновенно почуяв опасность, Петро разом забыл о тугих ремнях и надоевшем френче.
— Але в тебе наказ теж був?
— А вжеж… — лениво отозвался Петро и с наигранным безразличием поинтересовался: — А чого це ты вдруг пытаешь?
— Та Лемик, ну той, що тут зараз найстарший, я знаю, сам наказ дав! А зараз каже, так нибы ниц не було… Я йому тоди про тебе сказав, а вин каже, я з ним, тобто з тобою, побалакати хочу…
Петро вздрогнул и, чтобы скрыть охватившее его волнение, отвернулся. Потом взял себя в руки и медленно, словно рассуждая сам с собой, заметил:
— От и маешь… Як бы ранишь про це знати, могли б взагали инакше доповисты. Сказалы б, що невидомо хто и край. А ты ще навмисно просыв, дай я доповим.
— Вирна була думка… — Пилюк сокрушенно покачал головой.
