— Вы прекрасны, сударыня…
— Спасибо, Витенька… Едем.
Уже много позже, когда дом в переулке остался позади, Виктор время от времени поглядывал на Элю, чувствуя при этом, как холодок в груди перерастает в удивительную нежность…
Тем временем «опель» мчал их по улицам. Виктор давил на акселератор, автомобиль увеличивал скорость, и белый газовый шарф, которым Эля прикрыла голову, вытягивался по ветру в длинную извилистую ленту…
Уже далеко за городом, там, где начиналось Киевское шоссе, Эля приникла к плечу Виктора.
— Пожалуйста, тише, разобьемся…
— Тебе не нравится? — искренне удивился Виктор, но сразу же отпустил акселератор, и «опель» немедленно сбавил скорость.
Эля заглянула в зеркальце, поправила прическу и попросила:
— Давай вернемся, я хочу проехать по городу.
— Хорошо.
Виктор послушно развернул машину и, когда по обе стороны шоссе потянулись первые домики, предложил:
— А давай заберем фотографии. Мне хозяин по обещал…
— Ой, — спохватилась Эля. — Я забыла! Остановись.
«Опель» скрипнул тормозами, и Эля достала из сумочки яркий конверт.
— Вот они! Я же забрала их еще вчера, — Эля вынула фотографии из конверта и протянула Виктору. — Вот, посмотри… Как?
— Да вроде ничего… — Виктор придирчиво рассмот рел изображение и покачал головой. — Это ж надо ж, забыть про фото…
— Ну, забыла, — начала оправдываться Эля. — А почему? Прихожу домой, а у меня такая ванная, а потом ты…
— А потом «опель»?.. Так?
— Так, — согласилась Эля и, благодарно потершись носом о щеку Виктора, неожиданно предложила: — А давай мы твоего дядечку к нам пригласим!
— В гости, что ли?
— Да нет, — Эля отодвинулась и заговорила серь езно: — Совсем к нам. Нех у нас живэ. Ты ж сам говорил, он тебе вместо отца…
— Это верно, если б не он, куковать бы мне в детдоме…
Виктор задумался. Откровенно говоря, еще до сегодняшнего утра, даже до прогулки в «опеле», он бы колебался, давать или нет согласие, но сейчас, отлично понимая, что отныне эта женщина приобрела над ним странную власть, сказал:
— Хорошо, если ты хочешь, я сегодня же напишу ему. И знаешь, пошлю наше фото, не возражаешь?
— Конечно, нет, — ласково улыбнулась Эля.
— Ну вот и отлично, а то и вправду, подселит комендатура какого-нибудь муфлона…
Услыхав, как Виктор назвал возможного квартиранта, Эля рассмеялась и, продолжая начатый разговор, добавила:
— А ты знаешь, я б еще одну женщину взяла к себе.
— Это что, дядьке до пары? — пошутил Виктор.
— Нет, нет, совсем не то… — протестующе взмахнула рукой Эля.
— Тогда кто же она?
— Тетка Стефа. Ей уже сорок лет, она одинокая, а у нас прислугой была, еще раньше… А в оккупацию я у нее пряталась. Она хорошая.
— Это как? — поинтересовался Виктор. — В дом работницы, что ли?
— Ну да, теперь так называют, — Эля выжидательно посмотрела на Виктора.
— Сейчас… Дай подумать… Ей же за работу платить надо… Вообще-то я б мог из жалованья выделить рублей двести. Хватит?
— Разумеется! — Эля заботливо пригладила волосы Виктора и счастливо улыбнулась. — Ты знаешь, с той минуты, как ты появился, все стало совсем-совсем по-другому.
— А так и должно быть!
Виктор наклонился, поцеловал Элю и осторожно тронул «опель» с места…
* * *
Когда-то этот дом знавал лучшие времена. Его хозяин, купец первой гильдии Семилапов, считал себя передовым человеком, и в его гостиной звучала музыка, велись беседы, а на каждый праздник устраивался званый вечер. В революцию купец первой гильдии исчез неизвестно куда, а его дом остался стоять на прежнем месте, в окружении таких же купеческих особняков, откуда выгнали прежних владельцев, чтобы поселить «новых хозяев».
Поэтому теперь в бывшей гостиной семилаповского дома, превращенной в коммунальную кухню, звучали простонародные выражения, сушилось всяческое тряпье, на разномастных столах гудели примусы и чадили керосинки, а в воздухе висел запах бедного, давно не ремонтированного жилья.
Так что, когда туда прямо с улицы зашел старый поч тальон, женщины, хлопотавшие возле своих столов, не сразу обратили на него внимание, а заметив, начали перекликаться друг с другом:
— Кого там?
— Егорыча!
— А чего?
— Чего-чего, письмо вон ему!
— Ну так зовите его!
— Егорыч!
— Егорыч, тебе письмо!
На их зов в темном углу коридора раскрылись двери, в кухню вошел высокий, худой дедуган в кацавейке и, дергая себя за свалявшуюся после сна бороду, спросил:
— Чего шумим, бабоньки? Кому я нужен?
— Так письмо тебе… Почтальон вон пришел…
— Почтальон? Где?
Егорыч сразу засуетился и, наконец заметив старика с кожаной сумкой, который так и торчал возле входных дверей, заторопился к нему, цепляя на ходу очки с подвязанной ниточками дужкой.
— Вот туточки распишитесь, — встретил его поч тальон и, передавая Егорычу пухлый конверт, важно пояснил: — Как-никак, заказное.
Женщины, побросав свои примусы и керосинки, дружно столпились вокруг дедугана.
— Ой, гля, Егорычу штой-то важное пришло…
— Никак, казенное… Может, от племянника? От него, Егорыч?
— От него, от него! — радостно подтвердил Егорыч и тут же принялся разрывать полученный конверт.
Женщины еще теснее сжались вокруг, а когда в руках Егорыча оказались блестяще-глянцевые фотокарточки, восхищению соседок не было границ.
— Погляди, бабы, Витенька-то у Егорыча красавец какой!
— А кто это с ним?
— Чего спрашиваешь, ясное дело…
— Вот повезло парню… Два года на фронте, и целый.
— Ты уж, Егорыч и нас побалуй… Если что интересное, расскажи. Мы, бабы, народ любопытный!
— Расскажу, расскажу… Обязательно расскажу, — и, пряча в бороде радостную усмешку, Егорыч заспешил назад, в свою комнату.
Каморка эта была не фанерной выгородкой, как большинство помещений, а настоящей небольшой комнатой с окном, в которой раньше жила прислуга. К тому же старые, капитальные стены не пропускали звуков, и только через рассохшиеся двери сюда долетал слабый шум из вечно неугомонной кухни. Меблировка же, как у всех, была бедной, и лишь богатое, старинной работы, бюро красного дерева, вплотную придвинутое к стене, напоминало о прошлом.
Вернувшись к себе, Егорыч разложил фотографии на маленьком столике, примостившемся у окна, подвинул ближе легонький венский стул и сел, держа в руках все еще не прочитанное письмо. Только потом, кончив рассматривать глянцевое изображение племянника и сфотографированной вместе с ним незнакомой, но чрезвычайно красивой девушки, Егорыч наконец-то поднес исписанный лист поближе к очкам и не спеша, а, наоборот, по нескольку раз перечитывая каждое предложение, занялся письмом.
