— Граждане офицеры! Вы все прочитали воззвание генерала Брусилова, в котором он вас призывает встать на защиту нашей общей Родины! Мне понятны ваши теперешние опасения, но тот, кто был виновен, нами уже наказан, а вам всем предлагается выбор!
Чекист сделал явно преднамеренную паузу, вздохнул и гораздо тише, почти буднично закончил:
— Желающие могут немедленно предстать перед комиссией и после переаттестации, без промедления будут направлены для замещения командных должностей на польский фронт.
Тешевич инстинктивно сделал шаг назад и нечаянно толкнул стоявшего за ним корнета, который тут же страстно зашептал ему на ухо:
— Господин поручик, пойдемте! Господин поручик, это судьба, я верю…
Шевеление в строю не укрылось от чекиста, так и замершего по окончании речи на последней ступеньке. Он хищно крутанул головой, уперся взглядом в Тешевича и вдруг расплылся в улыбке.
— А-а-а, это вы… Я рад! Какое решение примете?
Тешевич вздрогнул, дернулся и, снова натолкнувшись на корнета, совершенно непроизвольно шагнул вперед…
* * *
Шурка Яницкий и Чеботарев шли по Гиринской. Рядом по мостовой грохотали колесами катившие в сторону Пристани пара ломовиков
[7]
. Крайняя подвода прошла так близко от тротуара, что неизвестно как оказавшийся в Харбине российский битюг
[8]
обдал поручика запахом горячего лошадиного пота.
Сейчас Шурка, третий день как выпущенный из Цицикарского заключения, глазел по сторонам. Он ожидал увидеть типично китайский город, но, к его удивлению, Харбин больше всего походил на какой-нибудь Аткарск или Саратов. По улице сплошь шли деревянные или каменные двух-, а то и трехэтажные здания типично русской архитектуры. Встречались и этакие купеческие «терема», а о вывесках и говорить не приходилось: рекламные надписи сплошь были русские и среди них особо часто мелькало упоминание «Торгового дома И.Я. Чурин и К°».
Шурка даже не выдержал и спросил Чеботарева, кто это, на что полковник, упрямо куда-то ведший Яницкого, только отмахнулся и пренебрежительно бросил:
— Толстосум здешний, из иркутских купцов…
Некоторое время Шурка молчал и только приглядывался к прохожим. В своем большинстве они тоже казались русскими, и уж точно русской была веселая ватага молодежи, которая, судя по их громким репликам, явно собралась на левый берег Сунгари отдыхать и купаться.
В памяти поручика еще были живы воспоминания о метровой толщины речных льдинах, и чтобы как-то дать выход своему удивлению, Шурка поинтересовался:
— А что тут вовсе китайцев нет?
— Мало, — односложно ответил Чеботарев и свернул в какой-то проезд, в конце которого виднелись темно-красные выгнутые китайские кровли.
Шурка даже подумал, что идут они то ли на Модягоу, то ли на Фуцзядань, но увидев арку городского сада, понял, что полковник спешил именно сюда. И точно, Чеботарев замедлил шаг, начал приглядываться, а заметив у входа китайца-предсказателя, дружески подтолкнул поручика в бок:
— Ну вот тебе и манза.
— А что он тут делает?
Шурка посмотрел на старика-китайца с седой бородой в десяток волосинок, ловко тасовавшего какие-то бумажки на дне красного лакированного ящичка.
— А вот сейчас увидишь…
Внезапно перестав спешить, Чеботарев подвел Шурку к старику и спросил его, смешно коверкая слова:
— Твоя чего мало-мало еси тут делать?
Китаец заулыбался, с готовностью закивал головой и ответил на таком же ломаном русском:
— Моя говори, люди мимо ходи, мало-мало ханжа пей, веселый буди, узнавай, какой дальше живи буди…
— Ага, прорицатель, — полковник усмехнулся, протянул китайцу монету и повернулся к Яницкому. — Ну, поручик, тащи билетик, узнавай будущее…
Шурка весело замотал головой — внезапный переход от душной камеры к приветливо-теплому городу будоражил сознание и заставлял делать глупости. Подчиняясь этому чувству, поручик запустил руку в стопку бумажек, испещренных яркими иероглифами, и вытянул билетик. Китаец тут же перехватил у него вынутое предсказание и с важным видом произнес:
— Твоя ходи старый дорога, пой новый песня.
— Чудно! — Шурка посмотрел на полковника. — Смешно говорит, а вроде как правильно…
— Ясно, что правильно, иначе он «лицо потеряет». А что до разговора, то привыкай, они тут все на «пиджине»
[9]
болтают… — и, не обращая больше внимания на китайца, Чеботарев повлек Шурку к входу в городской сад, сразу за которым начиналась широкая, усыпанная красноватым песком аллея.
В городском саду по дневному времени народу было немного. Отыскав укромную скамейку, полковник усадил на нее Яницкого, сел сам и замолчал, явно чего-то выжидая. Окружавшее сейчас Шурку благоухание так не вязалось с недавней вонью камеры, что преисполненный благодарности к Чеботареву он сказал:
— Я теперь ваш должник, господин полковник!
— Это еще почему? — Чеботарев удивленно посмотрел на Яницкого.
— Ну как же, — с жаром возразил поручик. — Позавчера еще сидел в камере и вдруг… Выпускают, сажают в поезд, еду в Харбин, а на перроне вы встречаете. Я ж помню, вы обещали…
— Ну было такое, только врал я тебе, поручик, — неожиданно перешедший на «ты» Чеботарев резко повернулся к Яницкому. — Понимаешь, врал. Подсадной я был, а как Виленский смотр вспомнил…
Чеботарев горестно взмахнул рукой и отвернулся. Некоторое время Яницкий ошарашенно молчал и только потом заговорил:
— Но меня же выпустили, а вы обещали и встретили…
— А за это не меня благодари, — перебил Шурку полковник. — Хохлушку, что с тобой в одном вагоне ехала, помнишь?
— Конечно, только она-то при чем? — пожал плечами Яницкий. — Что она могла сделать?
— Да вот смогла… — Чеботарев снова повернулся к Шурке. — Тут, брат, дело такое… Лет десять назад здесь малороссийская труппа подвизалась…
— Гастролировала? Писень спивали? — усмехнулся Шурка:
— Что? — не понял полковник и только потом усмехнулся. — Ну конечно же пели. И она — то ли прима, то ли как. Дальше, как водится, провинциальный роман, замужество, а муж возьми и дослужись чуть ли не до статского. Вот она, как приехала, мужа и отправила к генералу Хорвату за тебя хлопотать, а тот самого дзянь-дуня
[10]
за шкирку тряхнул…
— Ну а меня тогда кто схватил?
— Да есть тут такой, то ли Чжингунд, то ли как…
