— Вроде польская…
— Нет, — явно имея в виду автомобиль, отозвался корнет и уточнил: — По-моему, «Руссо-Балт» политотдельский, похоже, я его там видел.
— Может быть, — согласился Тешевич и вдруг испуганно вздрогнул.
Совсем рядом, из-за полуразрушенного строения вылетел эскадрон улан, и неторопливо ехавший «Руссо-Балт», вальяжно подкатил прямо к ним. Удирать было поздно, но накативший неизвестно откуда кураж заставил Тешевича нахлобучить конфедератку и, закрыв плащом плечи, привстать на сиденье.
— Хлопаки! Напшуд! Прендзе, холера ясна, прендзе!…
[11]
Явно приняв его за старшего офицера, командир эскадрона улыбнулся, приложил два пальца к конфедератке, и уланы, послушно перейдя с рыси на полевой галоп, поскакали дальше в общем направлении на Цеханув.
— Вы и польский знаете? — вытирая разом вспотевший лоб, спросил совсем было спрятавшийся под баранку корнет.
— Знаю, — кивнул Тешевич. — У отца имение на Волыни. Я часто бывал там в детстве, вот и выучился…
— И молчали?
— А кто бы тогда нас на польский фронт пустил?
— Это точно, — согласился корнет и вдруг выругался. — Что делать будем?
— А черт его знает, — пожал плечами Тешевич.
— Может, сдаться стоило? — Корнет посмотрел на Тешевича. — Тем, что ехали…
— А на что мы им? — сердито фыркнул поручик. — Порубали бы, как тех на шоссе, и вся недолга.
— Это да, к солдатам лучше не попадать, — корнет сосредоточенно закрутил руль. — И все же, куда?…
— Давай на Цеханув! — махнул Тешевич. — А там видно будет.
Но до Цеханува они не доехали. В небольшом местечке, названия которого Тешевич не знал, их «Руссо-Балт» заглох. Корнет бросился ковыряться в моторе, а поручик, так и не сняв плаща и конфедератки, с нетерпением ждал результата. Именно поэтому они не заметили, как из ближайшего двора появились легионеры.
Видимо, фуражка Тешевича поначалу сбила их с толку, потому что едва плащ, чуть державшийся на плече поручика, скользнул на землю, как шедший первым капрал яростно крикнул:
— Ту ест болшевик!… Ренцы до гуры, пся крев!
[12]
Настороженно приглядываясь к стоящим с поднятыми руками корнету и Тешевичу, легионеры обшарили машину, и один из них нашел завалившуюся где-то в кузове полевую сумку. Заглянув в нее, капрал немедленно ткнул Тешевича прикладом и куда-то повел, сразу отделив корнета от поручика и зачем-то волоча с собой французский плащ, свалившийся с Тешевича.
Поляки привели поручика в довольно приличный дом и примерно полчаса продержали в пустой комнате.
Тешевич уже успел несколько освоиться со своим положением пленного, когда в комнату пулей влетел молоденький офицерик, явно вчерашний гимназист, и прямо с порога взвизгнул:
— Отвечать, комиссарская морда! Где хозяин полевой сумки?
— Не знаю… — Поручик пожал плечами и отвернулся — после всего пережитого этот петушащийся мальчик показался ему просто смешным.
— Цо? — взвился офицерик. — Я сказал, отвечать! Иначе расстрел! Немедленно!
— Извольте, — Тешевич демонстративно заложил руки за спину. — Сами расстреляете, или кому прикажете?
Не ожидавший такого афронта офицерик замер, не зная, как среагировать, и тут дверь растворилась, в комнату вошел уже пожилой, грузный офицер и недовольно спросил:
— Что тут у вас?
— Вот, пан майор, — захлебываясь пояснил офицерик. — Пленный не говорит, а на нем наша форма и у нас есть право расстрелять его…
— Право? — майор поднял одну бровь и тут же торопливо кивнул. — Да, да, но только фуражка еще не вся форма и вообще… Пан хорунжий может быть свободен, я сам все закончу…
Офицерик радостно вытянулся, кинул два пальца к конфедератке и поспешно выскочил вон. Майор подождал, пока дверь за ним закрылась, и только после этого, тяжело опустившись на стул, представился:
— Сверчевский, в прошлом штабс-капитан русской службы.
— Тешевич Александр, — эхом отозвался поручик, — в настоящий момент комроты красных.
— Я знаю, — майор долгим, внимательным взглядом посмотрел на Тешевича. — Мне ваш напарник все рассказал, и претензий у меня к вам нет. Больше того, как я понял, вы почти поляк и уже давно решили перейти на нашу сторону.
— Это не совсем так, — Тешевич покачал головой. — Может, такое где-то и предполагалось, но разговоров на эту тему мы не вели из опасения.
— Понимаю… Но ваша сдача в плен на второй день боевого соприкосновения остается фактом, не так ли?
— Это случайность. Все могло быть иначе.
— Конечно, что именно так, случайность…
— Нет, я не то хотел сказать, — Тешевич на какую-то секунду запнулся. — Не знаю, как вы это воспримете, но я не могу разделить Россию и Польшу. Все понимаю, но не могу. Переход или сдача в плен — это для меня не так просто и потом… Потом, то полное безразличие, то внезапный страх… Откуда, почему, я не знаю…
Неожиданно для себя Тешевич истерически всхлипнул, и майор весьма дружески потрепал его по колену:
— Ну не надо, не надо… Похоже, вам здорово досталось. Но теперь все позади. Мы отправим вас в лагерь, а там, поверьте мне, вас долго держать не будут.
* * *
Харбинский «Яръ» чем-то неуловимо напоминал Москву. Наверно все русские рестораны, «с цыганами», были похожи друг на друга, а может, Шурке это просто казалось оттого, что местная Антипасовская водка уже слегка ударила в голову. В любом случае, обстановка вокруг была сугубо русской, и певица, то ли настоящая цыганка, то ли просто чернявая, в сопровождении оркестра с каким-то щемящим надрывом выводила.
В лунном сияньи снег серебрится,
Вдоль, по дороге, троечка мчится…
Яницкий вполуха слушал песню и сосредоточенно смотрел на зеленую бархатную портьеру. Время от времени, словно встрепенувшись, он вскидывал голову, зачем-то передвигал по столу пустую рюмку и снова погружался в свои невеселые размышления.
Шурке было о чем подумать. Тогда, в городском саду, экспромтом согласившись на предложение Чеботарева, Яницкий действовал просто «наобум Лазаря», а сейчас, когда сам полковник сидел за тем же столом напротив и, не торопя Шурку с ответом, опрокидывал без всяких тостов рюмку за рюмкой, надо было принимать окончательное решение…
В связи с этим поручик снова и снова вспоминал все, что было после их появления в городском саду. В тот день господин Мияги, он же, по словам Чеботарева, майор японской императорской армии, нашел их довольно быстро.
