— Ну как же… пан Алекс, — Пенжонек с некоторым усилием произнес имя Тешевича. — Теперь вы… И пан Врона… А я? Я устроюсь, у меня родственники…
Усы Пенжонека обвисли, и Тешевич понял, что старику вовсе не хочется уезжать, что какая-то договоренность действительно была и что истинная причина этого — неожиданное появление молодого хозяина…
— Минутку, — Тешевич поднял руку. — Вы говорили, у отца были планы?
— Конечно, я, правда, не знаю… — Пенжонек горько вздохнул и сокрушенно покачал головой: — А, что теперь говорить? Вы же знаете, все пошло прахом…
— Знаю, — Тешевич встал. — Мне нужен человек, который мог бы следить за усадьбой, и, я думаю, что у вас это может получиться, если, конечно, вы согласитесь. И потом, пан Пенжонек, я хорошо помню, как вы подсаживали меня в коляску и щекотали своими замечательными усами. Признаться, мне это страшно нравилось и хотя бы поэтому я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему.
— Вы помните?… Спасибо…
Пенжонек вдруг отвернулся, и Тешевич заметил, что он пальцем вытирает уголок глаза. Внезапно поручик понял, что его отец просто разрешил старику управляющему доживать здесь на покое, и он, порывисто шагнув к двери, обернулся:
— Ну так как? Мы договорились?
— Ну конечно же… Конечно… Я согласен…
После разговора с Пенжонеком Тешевич почувствовал странное волнение, и ноги сами вынесли его на полузабытую тропинку, которая вела прямо в лес, с одной стороны вплотную подступавший к усадьбе. Шелест листвы, мягкая лесная прохлада и вкрадчивые шорохи умиротворяюще подействовали на поручика, и он шел, все дальше углубляясь в почти девственную чащу.
Время здесь словно остановилось, и порой Тешевичу казалось, что он узнает и торчащие обочь тропки старые пни, и полускрытые разросшимся папоротником догнивающие колоды, и даже сломанные ветви — явный результат последнего бурелома — вроде бы валялись тут еще с той незабвенной поры детства…
Тем временем сгустившийся было лес начал потихоньку редеть, и затейливо петлявшая по нему тропинка вывела поручика прямо к тихой песчаной заводи, образованной неприметной лесной речушкой. Неизвестно почему течение здесь поворачивало, и берег формой напоминал большую песчаную чашку, наполненную родниковой прозрачной водой. Отступивший лес давал возможность солнечным лучам без помехи освещать маленький плес, разросшиеся кругом кусты закрывали крошечный пляжик от чьих-либо взоров и в то же время с бугорка, как через распахнувшиеся ворота, можно было увидеть и поле, покрытое зеленями, и даже огибавший его вдалеке проселок…
Остановившись на этом бугорке, поручик внимательно осмотрелся. Да, тут ничего не изменилось. И тот же пляжик, и та же речушка, это именно здесь маленький Саша сидел когда-то ранним утром, приткнувшись к папенькиной куртке и сладко посапывал в полудреме, пока его отец, настроив удочки, самозабвенно следил за подрагивающими перышками поплавков…
Конский топот, сбив волну воспоминаний, заставил Тешевича обернуться. Из лесу, на хорошем гнедом коне, выехал всадник, который, едва увидев поручика, немедленно спрыгнул с седла и, ведя всхрапывающую лошадь в поводу, подошел ближе.
— Пшепрашам, это вы будете пан Тешевич?
— Да, я, — отозвался поручик и заинтересованно посмотрел на плотного, набычившегося мужчину. — А в чем дело?
— Позвольте представиться, пан Врона, ваш управляющий… .
— Очень приятно, — пожимая твердую ладонь, Тешевич счел нужным добавить: — Я рад, пан Врона, что после всех перепитий, как мне сказали в Земельном банке, именье осталось рентабельным.
— Помилуйте, пан Тешевич, — управляющий усмехнулся. — Военные хорошо платили, и смею заверить пана, за эти годы на его счету скопилась весьма приличная сумма…
* * *
Ливень сделал свое дело, и теперь пограничная Пачихеза с шумом неслась, крутя водовороты и волоча сорванные неизвестно где ветви. От перспективы лезть в эту желтую, бурлящую воду Шурку передернуло, и деловито раздевавшийся рядом Чеботарев ободряюще заметил:
— Ничтяк, паря, переплывем. Проводник говорит, нормально, а вот если еще пару дождичков, тогда, да…
Отгоняя подальше такие мысли, Шурка поспешно запихнул одежду в брезентовый, прорезиненный мешок и взялся помогать полковнику сталкивать приготовленное для переправы бревно. Почувствовав, что вода подхватила ствол, Шурка плюхнулся следом, бросив напоследок взгляд на заросли тальника, где точно так же готовились плыть на другой берег остальные члены отряда.
Держась одной рукой за бревно, Шурка изо всех сил пытался справиться с дрожью, бившей его то ли от холода, то ли от возбуждения. Сейчас, загребая свободной рукой как можно сильнее, он оставлял за спиной маньчжурский берег, а вместе с ним вкрадчивого господина Мияги, харбинскую неустроенность и всю эту китайскую заграницу, к которой поручик так и не сумел приспособиться…
Выше по течению точно так же переправлялись другие казаки и офицеры сводного отряда, сформированного, как понимал Шурка, на японские деньги и отправленного с четким заданием: ворваться на сопредельную сторону и силой оружия дать понять большевикам, что их правление временное.
Эта цель очень импонировала поручику, и он не понимал, почему во время подготовки и марша к границе, полковник Чеботарев постоянно его одергивал, заставляя держаться подальше от других отрядников. Правда, чуть позже, решив, что полковник просто опасается красных лазутчиков, Шурка и сам стал уклоняться от каких-либо доверительных бесед.
Когда Яницкий и Чеботарев были уже почти на середине реки и поручик явственно слышал, как на том берегу по-фазаньи перекликаются разведчики, с ближайшей сопки, неожиданно и зло, длинной очередью ударил «Шош»
[18]
. Шурка инстинктивно спрятал голову за бревно, но короткий окрик полковника:
— Вниз!… По течению! — заставил поручика загребать еще энергичнее.
Решение было правильным, так как только оно давало возможность как можно скорее выйти из зоны огня. Судя по всему, отряд таки угодил в засаду, и у Шурки мелькнула мысль, что хитрюга полковник опасался не зря…
Так, прячась за бревном, они еще минут десять плыли вниз по набухшей от дождей Пачихезе, и только когда треск выстрелов остался где-то там, далеко, Чеботарев, к удивлению Шурки, показывая на русский берег, шепотом приказал:
— Вперед и тихо…
Подгоняемое сильными толчками, бревно с шуршанием ткнулось в береговую гальку, и пока течение заносило второй конец, Яницкий и Чеботарев, подхватив свои прорезиненные мешки, осторожно выползли на крохотный, слегка ослаблявший бег воды мыс.
Где-то там, за сопкой, слышалась все разрастающаяся перестрелка, а здесь все так же шумела Пачихеза, проплывал бурелом, да кричали теперь уже настоящие фазаны. Сопка вплотную подступала к приютившему их мысу, и, выждав, распластавшись на гальке минуту или две, Чеботарев, а за ним и Яницкий, цепляясь за голые сучья, полезли по скользкой траве вверх по склону.
