— Не психуй, всё будет красиво, как на параде, — подмигнул татарину Яков.
…Хотя, по правде сказать, особой уверенности в том, что всё произойдет именно так, как обещал по рации командир отряда, вылетевший на Большую землю месяцем раньше по вызову ЦШПД
[16]
, не было. Уже потому, что настоял на эвакуации Беседин наверняка через голову представителя Центрального штаба по Крымской АССР и первого секретаря Крымского обкома Булатова. Можно сказать, в пику. Хотя, формально, тот «взял на себя» исполнение приказа Центрального штаба. Не только этого. Но на «обкомовских» сейчас, после стольких месяцев голода, крови, потерь и лишений, вообще у большинства настоящих партизан полагаться привычки не было. Одно название только, что Крымский штаб партизанского движения.
«Греют там себе пузо в Сочи, шашлыки нарзаном запивают, — скрипнул зубами Яша. — И всех только забот, чтобы не достались кому другому лавры. Кому? А нам, тем, которые тут, и лаврового листка не нюхавши, со сведённым от голода брюхом, выгрызают Крым у немца из глотки…»
Впрочем, едва ли от таких штабных тонкостей бил мандраж даже такого матёрого и далеко не робкого десятка партизана-разведчика, как Шурале Сабаев. Немцы, крепко получив этой зимой по зубам под Сталинградом, вообще озверели. Дошло до того, что, едва ли не впервые с 41 года, в охоте на партизан, ранее отданной на откуп татарским добровольцам и румынам, приняли участие и кадровые части вермахта. Раньше-то, случалось частенько, даже местное командование «фельдполицай», получив от татарских «оборонцев» сообщение: «Зажали-де партизан на окраине посёлка, присылайте расстрельную команду…», махали рукой: «Сами справляйтесь. Живодёрня — по вашей части…» А теперь и в самую мартовскую непогоду, в слякоть и метель, могли в горах объявиться цепи автоматчиков в каменно-серых куртках горных стрелков, подгоняя разношёрстную орду добровольцев.
С тех пор как немцы взялись за очередное «окончательное решение партизанского вопроса», горстка оставшихся в живых, ослабевших и измученных, партизан оказалась полностью блокированной в горах и фактически обречённой на вымирание. Вывоз больных и раненых на Большую землю почти прекратился, а редкие операции превратились, по сути дела, в бои за пропитание.
Хотя и тут трудно сказать, кто у кого харчи грабил. Для партизан отбить из румынского обоза лошадёнку на убой — и то было редким везением, поскольку татарские хозяйства, как осиные гнезда, трогать было себе дороже. А для самих татар охота за грузами, которые сбрасывались партизанам с парашютов, как манна небесная, дальними бомбардировщиками, — стало чем-то вроде национальной забавы. Меньше трети перепадало голодным партизанам: обычно заставали разведгруппы уже раскуроченные парашютные гондолы, а нередко и засады.
На таком безрадостном фоне принять сразу два транспортных «Ли-2», наверняка хорошо загруженных продуктами и боеприпасами, и обратным рейсом эвакуировать больных и раненых, — а это почитай две трети отряда! — да ещё пленных отправить, казалось удачей редкостной. Но и затеей крайне сомнительной. Да что там, почти невыполнимой. Двухмоторный солидный «Ли-2» — это, всё-таки, не кроха «У-2», снаряжённый пламегасителем и шумоизоляцией двигателя, который может беззвучно, как ведьмина ступа, приземлиться на любом скальном уступе.
Но и забрать, даже в шикарном штабном варианте «У-2ШС», может он не больше четырёх человек, как в последний раз, когда прилетели отчаянные девчата за Бесединым. А отправлять надо полсотни. Так что ожидалось два транспорта. Две немаленьких машины бывшей гражданской авиации. А в этих местах и одну посадить некуда. Куда ни глянь, — словно руины древнего замка, высятся в слоистой пелене тумана мрачные башни и зубцы скал, утёсы и уступы, куда только горные козлы, дразня голодное воображение, взбираются с лёгкостью дыма.
Так вот, чтобы посадить самолеты, пришлось спуститься в долину и жечь сигнальные костры практически под носом у татар, в ямах на дальнем колхозном поле. Было б сказано, на дальнем. До Казанлыка — рукой подать: туман рассеется, и будут видны рыжие черепичные крыши, восковой огарок мечети. В общем, не зря знобило Сабаева.
«Его, небось, особенно…» — покосился Яков на бывшего циркового силача, на котором даже солидный некогда двубортный реглан смотрелся детским подстреленным пальтишком.
На то, что осталось от волжского татарина Мустафаева, которого, застав зимой на костровой площадке, «добровольцы» приняли за своего земляка, смотреть нельзя было без содрогания…
— Где ж там Серёга делся? — чтобы отвлечь приятеля от мрачных мыслей и самому отвлечься, произнёс вслух Яков и, морщась, привстал было на затекших ногах.
— Нишкни! — прошипел на него затребованный Серёга и, опрокинув лейтенанта назад, в каверну, ссыпался вниз прежде, чем Войткевич успел сообразить, откуда он взялся как чёрт из табакерки.
Следом за Хачариди, с шорохом известковой крошки, съехал и верный адъютант командира партизанских разведчиков, щуплый мальчишка лет четырнадцати с взрослым не по возрасту взглядом из-под насупленной ушанки. Володька Яровой.
Не успев перевести дыхание, Сергей прохрипел:
— Полный ахтунг, Яков Осипыч.
Прочистив горло и смачно сплюнув, он продолжил:
— Знали бы, что там такая ерунда творится, не мёрзли бы тут, на отшибе, и с дровами на брюхе не ползали бы, а сидели б сейчас, как те пионеры у костра, чаи гоняли да песни горланили.
— Давай без аллегорий, — хмыкнул лейтенант Войткевич, хоть и сам уже понял: оправдались, как водится, самые худшие опасения.
— Если без аллегорий, товарищ лейтенант, то они тоже ждут, — Серёга мотнул головой в сторону деревни. — Человек чуть не полста собралось на том краю. У реки прячутся.
— У реки? — слегка удивился Яков Войткевич, переглянувшись с другим партизаном, спешенным матросом Арсением Малаховым, широкую грудь которого, кроме рваного тельника, украшал трофейный цейссовский бинокль.
Тот озадаченно почесал в кое-как стриженом загривке:
— Да я битый час высматривал…
— И хрен бы высмотрел, — отмахнулся Серёга. — Там, после первого селя, столько хворосту и дерева нанесло, что твой бурелом таёжный…
— Давно сидят нехристи?
— Думаю, с самой ночи. — Сергей со скрипом облезлой кожанки пожал плечами. — К ним то и дело какая-то чадра с горячим чайником бегает.
— А чего ж до сих пор не лезут? Думаешь, самолёт ждут?.. — с сомнением, больше размышляя вслух, пробормотал Войткевич.
— Не думаю, что ждут, — роясь в карманах кожанки, помотал Хачариди курчавой, как у мифического фавна, головой. — А думаю, мы их с панталыку сбили. Привыкли, понимаешь, нас во мху да под пнями выискивать, а мы тут всей оравой сами припёрлись: «Селям алейкум!». Вот и не знают теперь, то ли счастье привалило, то ли полный амбец.
— Подкрепления ждут, — согласно кивнул Войткевич.
