Выскочив в противоположные сквозные ворота, они едва ли не сразу очутились на крутом подъёме скальной осыпи, ведшей как раз к зенитному орудию, запримеченному несколько минут назад. Вот только на полпути к зенитке, почти сливаясь с шинельно-серой скалой, исподлобья бетонного наката смотрел на них впалыми глазницами-амбразурами дот.
Впрочем, и отступать особо было некуда.
— Вы не поверите, Саша, но я начинаю скучать по простому жуковскому наступлению, — задыхаясь, заметил по этому поводу Яков. — Чтобы всем кагалом и по всем направлениям, пока карта на столе не кончится. Что они там притихли, как тараканы в банный день?.. — продолжил он уже в десятке шагов от загадочно молчаливого сооружения.
Обитателям дота и впрямь впору бы сирену включить, заметаться, рассыпаясь по стрелковым гнездам: всё-таки скрытно подобраться по осыпи — ну никак не выходило, да и немецкая форма уже не должна была обмануть. Наверняка сообщили по телефону, что большевистские диверсанты — в форме «фельдполицай». Но бетонная громада молчала как необитаемая. Впрочем…
Новик и Войткевич переглянулись.
— А это ещё кто учудил?.. — спросил Яков, перевалившись через бруствер в ход сообщения и переведя дух после крутого подъема. — Неужто наши ихтиандры? То-то, поди, запарились в ластах по горам бегать.
— Те, что «Вьюна» подорвали? — уточнил Саша, присев под бревенчатую стенку хода сообщений.
— Ну а кто ещё? Ты ж настолько лунатизмом не страдаешь?.. — кивнул Яков на труп молодого немца в зелёном сукне вермахта, но с якорем на погоне и крылатой бомбой береговой обороны на рукаве.
Голубоглазый и белокурый, словно иллюстрация к этнографическому атласу «Offiziere der Marineartillerie»
[69]
, с гробовой сосредоточенностью смотрел со дна траншеи в просвет неба.
— Чтобы и во сне фрицев душить?.. — прошептал Новик, выглядывая вдаль по проходу. — Вряд ли. Они мне и наяву осточертели. Я так думаю, наши их уделали. Пацан же сказал: в Якорную заползут.
— Ладно, полезли.
Хрестоматийных фортификационных зигзагов у траншеи не было — на скале особо не разгонишься, — так что видно было далеко, вплоть до бетонной стены с чуть приоткрытой железной дверью в заклёпках местного монтажа.
Как только Яков сунул в её тёмную щель дуло «шмайссера», его дёрнули за ремень автомата так, что едва не вывернуло плечо из сустава.
Громыхнув по пути о броню двери головой, лейтенант, он же «фельдфебель», чуть ли не кубарем вкатился вовнутрь бетонного склепа и обнаружил себя прижатым к полу коленом, при этом в переносицу ему со смертельным равнодушием смотрело дуло вальтера. Впрочем, недолго. Пары секунд, пока его руки оставались свободны, Яше хватило, чтобы, перехватив запястье и выбив толчком ладони кулак неизвестного в обратную сторону, развернуть «Polizeipistole» на 180 градусов.
Теперь вальтер смотрел в искажённую болезненной гримасой и одновременно удивлённую небритую физиономию, рычавшую самые патриотические, соответственно, нецензурные лозунги.
Одновременно в распахнутых дверях появился Новик с немецкой «колотушкой» над головой и, не обращая особого внимания на автомат в руках подскочившего сбоку Антона, пообещал:
— Сейчас долбану всё без разбора!
— Эй-эй! — по-прежнему не опуская автомат, но уже с подобием улыбки, прикрикнул в ответ Каверзев. — Полегче, славяне! Или вы уже не славяне?!
— Ага, — стряхнув с себя Малахова и садясь на полу, проворчал Яков. — Мы тут, Рузвельт с Черчиллем. Пришли к вам со вторым фронтом. Привет, Антон Александрович.
— Ну, раз пришли, открывайте, — несколько зло и сконфуженно буркнул Малахов, потирая запястье: «Как это он так? Моим же пистолетом и мне в морду, так что и «матерь божью» помянуть не успел?»
За недолгие дни пребывания Войткевича в их отряде лихой моряк ещё не успел узнать, как силён и страшен в рукопашной Яков Осипович.
— Кстати, уже и повод для второго фронта имеется, — помрачнев, кивнул Каверзев в приоткрытую амбразуру.
Ни богу свечка, ни чёрту кочерга…
Несколько раз у бывшего краснофлотца Александра Касаткина сердце заходилось, норовило выскочить через кадык, когда в щели жалюзи он видел, как, роясь среди всяческого каптёрского хлама, один из военнопленных — со знакомым якорем на смуглом плече и узнаваемо-нахальными повадками матроса, — почти вплотную подбирался к вентиляционной шахте. Но снова отходил, исчезал где-то в бетонных катакомбах, время от времени оглашая их разбитными воплями удачливого кладоискателя.
К счастью, так и не догадался морячок, что железный короб с традиционным обугленным черепом «Elektrische Anspannung 1000 V!» имеет с неприметного бока дверцу, в которую Касаткин втиснулся, как только в потерне между штабом и траншеями зенитного дивизиона послышался шум рукопашной. И с такой хриплой матерщиной, такой яростной «Полундра!», что ни на миг у бывшего спешенного моряка, некогда участвовавшего в подобных схватках под Одессой, не возникло сомнений, кто сейчас будет «в доме хозяин», раз уж постучались в самые двери.
«Это тебе не в трехстах метрах пулемётом в землю впечатывать, — в который раз поморщился Касаткин. — И какого чёрта не сказал я своему покровителю майору о том, что видел? Видел, как один из подозрительной троицы пленных, такой, с греческим профилем, утопил своего конвоира в питьевой бочке», — как-то запоздало соображал он, когда примащивал на клеммы и рубильники щитовой фанерную крышку какого-то раскуроченного ящика. Их тут навалом было на складе, где его заперли от греха подальше, пока выяснится «кто виноват?» да «что делать?»
«И почему майору, когда что-то рвануло в бухте, взбрело в голову притащить меня именно сюда? В ближайшее убежище? Где русского матроса, хоть и сотрудничающего с немцами, но можно подержать под присмотром? Мог бы, сволочь, и с собой, вниз прихватить, на базу, — тяжко вздохнул Касаткин. — Сидел бы сейчас на какой-нибудь их гауптвахте ни клятый, ни мятый, ни в чём не подозреваемый, а теперь…»
А теперь, когда под бетонными сводами раздавался пороховой треск и гулко отдавались раскаты взрывов — как доказать, что честно соблюдал нейтралитет? Стойко отсиделся, прикрывшись черепом с костями, как бывало, в воронке во время нашего контрнаступления? Ведь рано или поздно немцы ворвутся…
Выше некуда, вроде бы…
— Разведотряд штаба Краснознамённого, — не распрямляясь, приложил ладонь к серой немецкой пилотке Войткевич.
— Сядь, Яшка, кто б ты сегодня ни был, — мельком глянул на него Хачариди. — Пока пулю в лоб не словил. Заново знакомиться он ещё будет! Некогда мне с церемониями, уничтожаю живую силу противника.
— Дело хорошее, Серёга, — кивнул Яков, садясь под стенку бетонного капонира подле приямка со стреляными гильзами, — живую силу противника изводить. Только как же тебе противник пушку свою отдал для собственного извода? Что-то я «горы кровавых тел» не вижу? — оглянулся он.
