— Мои личные покои, — сказал маркграф, проведя меня в большой светлый зал.
Дальняя от нас дверь, похоже, вела в череду хорошо натопленных комнат.
— Каждый правитель, ван Нормайенн, что-нибудь коллекционирует. Это дело вкуса и престижа, как вы понимаете. Например, король Бьюргона обожает полотна мастеров из Ветеции и Литавии, а один из его братьев, Элиас Войский, кстати говоря, куда-то запропавший после Ночи ведьм, очень любит алхимические книги хагжитских мудрецов. Король Прогансу, как человек утончённый, предпочитает женщин, и этих козочек у него целый двор, одна краше другой. Князь из Западного Гестанства неравнодушен к племенным жеребцам, в том числе и человеческого рода, а король Фрингбоу, как я слышал, любит драгоценные камни с Далёких островов, отдавая дань в основном рубинам и изумрудам. Султан Сарона, единственной варварской страны в нашем свете, любит механических птиц, да ещё, чтобы они пели. А один из князей Лезерберга собирает редкие вина, впрочем, они у него надолго не задерживаются. — Маркграф рассмеялся. — Мой сосед из Бробергера отличается мудростью и изощрённостью. Он вкладывает свои капиталы, собирая священные реликвии, которые прячет под надёжной защитой неприступного замка Рудберг. Но, признаться, я никогда не интересовался копьём святого Лонгина, куском от креста, на котором был распят Спаситель, губкой из монастыря Святого Андрея, гвоздями, тёрном из венца и останками людей, пускай даже они трижды святые. Моя страсть куда как прозаичнее и проще. Хотя раздобыть новые экземпляры всегда было очень непросто. С некоторыми возникали определённые проблемы, и приходилось идти на жертвы.
Он достал из кармана резной вычурный ключ, отпер сложный замок на железной невысокой дверце, распахнул её, приглашая меня войти в совсем маленькую круглую башенку-часовню. Свет сюда проникал через большие окна с ветецкими наборными стёклами, вдоль круглой стены расположились подставки, задрапированные синим, чёрным, белым, красным и зелёным бархатом, каждая из которых сверху была накрыта стеклянным колпаком. Под колпаками, на бархатных подушечках, лежали кинжалы.
Кинжалы стражей.
Мне хватило нескольких секунд, чтобы сосчитать их — одиннадцать штук.
— Моя коллекция, — с гордостью сказал маркграф. — Отчего вы побледнели, дорогой гость? Неужели не нравится? Поверьте, за каждым из них скрыта своя занимательная история. Вот этот, к примеру, первый. Он оказался у меня, когда мне исполнилось семнадцать.
— Где их владельцы?
— Их владелец я! — отрезал он. — Господин Вальтер, не могли бы вы…
Колдун положил в протянутую руку маркграфа шёлковый мешочек с алым шнуром, и я уже знал, что в нём хранится. Валентин Красивый вытащил из него мой кинжал, обнажил, довольно цокнул языком:
— Он воистину прекрасен.
Я дёрнулся в его сторону, и тут же стальные тиски Второго и Четвёртого лишили меня подвижности.
— Ах, ван Нормайенн, вы так примитивно-предсказуемы, — вздохнул маркграф, кладя мой кинжал на свободную подставку и любуясь им, отойдя на шаг назад. — Впрочем, чего ожидать от стража? Скажу вам, как другу, когда-нибудь я соберу двадцать пять таких прекрасных клинков, каждый из которых впитал в себя несколько сотен душ и обеспечил вам, червям-падалыщикам, долгую жизнь и молодость. Есть люди, способные расплавить это оружие и выудить из них души, обменяв их на лишние годы. Думаю, пары сотен лет мне вполне хватит. Буду благодарен, если вы согласитесь мне помочь в этом.
Я послал его далеко и надолго, за что тут же получил кулаком в солнечное сплетение от Четвёртого.
— Ну что мне с вами делать? — притворно вздохнул маркграф. — Вы ни в какую не желаете слушать умных людей и быть моим другом. Господин Вальтер, я, кажется, обещал вам кое-что?
— Ваша милость известна своей щедростью.
— Оставляю его в ваше распоряжение, но с одним условием: зубов не выбивать, костей и носа не ломать. Вообще не калечить. Я планирую поговорить с ним позже, когда будет желание. Всего доброго, ван Нормайенн. У колдуна к вам старые счёты, и я не вижу причин в них вмешиваться.
Капала вода. Неумолимо и медленно. Было холодно и сыро. Я пролежал так несколько минут, затем повернулся на спину и едва не застонал. Казалось, что по всему телу основательно прошлись палками, словно я ковёр, из которого выбивали пыль.
Проклятый колдун!
Было темно, тусклый фонарь где-то за решёткой, отделяющий мою, похожую на бочку, камеру от основного коридора, практически не давал света. Впрочем, видеть я мог лишь одним глазом, правым. Левый заплыл, и, судя по всему, моей роже сейчас не позавидовали бы даже бездомные, живущие в трущобах Солезино. Внешне я вряд ли сильно от них отличался.
Я с трудом сел, чувствуя, как болит тело, справился с головокружением, с сожалением увидел, что с пальца пропало кольцо Гертруды. Его мне было жаль почти так же, как кинжала, с которым я не расставался со времён окончания школы в Арденау. На разбитых губах запеклась целая корка крови, но я отделался синяками, ссадинами и побоями. Колдун выполнил приказ, и переломов у меня не было.
Несмотря на холод и сырость, моя тюремная камера оказалась не лишена некоторых удобств, которые, признаться честно, меня удивили. Здесь стояла металлическая кровать, застеленная матрасом, на ней лежали несколько тёплых овечьих одеял, овечья безрукавка и тулуп. Мне явно не грозило замёрзнуть до смерти.
— Синеглазый! — раздался голос, от которого я вздрогнул. — Ты там живой?
— Кто? — прохрипел я едва слышно, затем напрягся и спросил: — Кто тут?
— Карл. Как ты?
— Нормально. — Я слез с кровати и, стараясь не обращать внимания на боль, подошёл к решётке. — Даже не буду спрашивать, что ты здесь делаешь.
— Я дополнение к коллекции маркграфа. Впрочем, как и ты.
Через прутья я увидел его заросшее, похудевшее лицо. Камера стража находилась напротив моей, в такой же бочкообразной нише.
— Здорово тебя отделали, — посочувствовал Карл. — Что ты натворил? Наступил на любимую мозоль его милости?
— Вроде того. Давно ты здесь?
— Какой сейчас месяц?
— Февраль. Ближе к середине.
— Проклятье! Давно. С начала октября. Они меня взяли на лесной дороге, когда я проезжал недалеко от Латки.
— Что с нами сделают?
— Чёрт его знает. — Он пожал плечами. — Меня как сюда отправили, так я и сижу.
— Послушай, — озадаченно сказал я, изучив решётку. — Замка-то нет.
— Но я не советую тебе выходить, дружище.
— Почему?
Сильный скрежет был мне ответом. Он донёсся из тёмного прохода, уходящего вниз, в недра земли. Затем раздался стальной звук, и Карл, отшатнувшись в глубь камеры, быстро сказал мне:
— Назад! Живо!
Я послушался его, отступив от двери и слыша всё нарастающий скрежет. Какой-то узник в камере по соседству негромко заплакал, а отдалённый женский голос начал читать молитву, от страха глотая слова. Металл звякнул о металл, и перед решёткой остановилась душа.
