Как-то вечером, после того как, пребывая в дурном настроении, я швырнул в лицо тюремщику тарелку с филе морского окуня под маринадом, случилось нечто необычное.
Изольда молчала. Обычно после ужина она всегда молилась, и мы привыкли к её высокому дрожащему голосу. А теперь висела глухая тишина, впрочем очень скоро нарушенная сдавленным воплем Марии.
— Не делай этого! — кричала она.
Я даже не понял сперва, что произошло.
— Карл, — позвал я.
Он завозился в своей камере, затем подошёл к решётке:
— Что?
Я тоже прислонился к решётке, пытаясь разглядеть, что происходит, и выругался, как и остальные. Изольда медленно шла по коридору, держа в руках самодельный крестик, сделанный из ручки сломанной деревянной ложки.
— Чёрт бы побрал эту дуру! — Карл положил руку на дверь, но я, увидев появившуюся из мрака окулл, рявкнул ему:
— Не смей выходить!
Слава богу, он послушался.
— Остановись и вернись в камеру. Немедленно. — Мой голос звучал твёрдо, но Изольда лишь сказала:
— Вам больше нечего боятся — она не тронет вас, ибо я невеста Иисуса. Выходите и идите со мною в Царствие Небесное.
— Никому её не слушать! — крикнул Карл и вкрадчиво обратился к Изольде, при этом смотря только на медленно приближающуюся мать маркграфа: — Послушай, девочка, у тебя очень мало времени. Вернись, пока не поздно!
— Её нет. Она испугалась, ушла и больше не вернётся. — Глаза Изольды горели фанатичным блеском, а окулл, наслаждаясь действом, не считала нужным появляться на глаза простым смертным.
— Она здесь, в десяти шагах от тебя! — заорал я.
Карл не выдержал, рванул дверь лишь для того, чтобы та изо всех сил захлопнулась у него перед носом, так как оказавшаяся рядом тёмная душа не позволила ему покинуть камеру.
— Сиди там, где сидишь, — прошипела окулл, склонила голову набок, изучая свою жертву, шагнула к ней, широко замахнувшись рукой.
Удар страшных длинных когтей, снизу вверх, распорол горло и сосуды, во все стороны плеснула кровь. Мануэль, увидевший смерть Изольды от невидимых ему рук, завопил от ужаса, и его вой забился испуганным голубем в ловчих тисках подземной тюрьмы.
Окулл воткнула обе когтистые руки в тело женщины, склонилась на ней, разевая внезапно увеличившийся в несколько раз рот и втягивая в себя золотистые искорки, вылетающие из жутко разорванного горла Изольды. Это было поистине страшно, видеть, как навсегда уничтожается чья-то душа. Когда всё было кончено, окулл отбросила бесполезное, пустое тело, довольно улыбнулась мне:
— Ненавидишь меня?
— Да.
— Выходи, страж. Одной души мне мало, они слишком редко попадают в мои руки.
— Гореть тебе в аду, старая ведьма.
— Вот только никак не найдётся тот, кто меня туда отправит, — хохотнула она и скрылась во мраке.
Карл сидел на полу, закрыв лицо большими ладонями:
— Ты чувствуешь себя таким же беспомощным, как и я, Людвиг?
— Вроде того, — ответил я. — Мануэль, заткнись.
Мануэль не затыкался и вопил, не переставая. Я слышал всхлипы Марии. Она перестала плакать лишь через несколько часов, глубокой ночью, а вот Мануэль не унимался. Его смех, слёзы, молитвы, богохульства и полная околесица, которую он нёс, говорили о том, что бедняга окончательно свихнулся.
— Карл, у меня есть кое-какая идея, — произнёс я то, о чём думал всю неделю.
— Мне не нравится, как ты это говоришь.
— Приведите мне священника! Апокалипсис грядёт, и всадники уже скачут по свету! — вопил умалишённый.
Карл высунул руку между прутьями решётки и швырнул металлической кружкой в камеру Мануэля. Тот глупо хихикнул и заткнулся, впрочем, ненадолго. Повреждённый рассудком несчастный сделал жизнь в замковой тюрьме невыносимой.
— Так о чём ты говорил? — уточнил Карл.
— Надо выбираться отсюда.
— И?..
— У меня есть идея, и я прошу тебя не мешать. Обещаешь?
— Чёрта с два. Во всяком случае, пока не узнаю, что ты задумал.
— Сейчас увидишь, — сказал я, глубоко вздохнул, одним махом распахнул решётку и вышел в коридор.
— Ты с ума сошёл?! — заорал Карл, вцепившись побелевшими пальцами в прутья.
— Я знаю, что делаю. Это наш единственный шанс выбраться отсюда.
— Что бы ты ни решил, это глупо… о чёрт!
Окулл вышла под свет фонаря, проведя когтями по камню, и раздался знакомый скрежещущий звук, от которого сводило зубы.
— Так, так, — произнесла страшная старуха. — Стражу надоело сидеть в своей маленькой норке. Интересно попробовать на вкус твою душу.
— Я хочу, чтобы ты пропустила меня, — сказал я ей, не слушая Карла.
— С чего бы мне это делать? — Она была уже слишком близко, чтобы я успел уйти.
Мы все трое это понимали.
— Я вернусь и приведу сюда твоего сына, — отчеканил я.
Эти слова заставили её сбиться с шага и изучить моё лицо в поисках насмешки.
— У тебя не получится, наглый страж.
— На дворе ночь. Лестница ведёт прямо в его покои. Я вернусь быстрее, чем ты можешь подумать.
— Не разговаривай с ней. Не доверяй! — По взгляду Карла я уже видел, что он считает меня обречённым.
Душа оказалась рядом, остановившись почти вплотную, приложила когтистую ладонь к моей груди.
— Тук-тук-тук, — пропела она. — Твоё сердечко, страж, словно у перепуганного котёнка. Того и гляди выпрыгнет из груди. Может, ему помочь? Я едва могу устоять перед соблазном.
— Жизнь стража вряд ли порадует тебя так, как жизнь маркграфа Валентина.
— Я давно не разговаривала с сыночком. С тех пор, как он накинул шнур портьеры мне на шею.
Она зашла мне за спину, и я не стал поворачиваться следом за ней.
— Где гарантия, что ты вернёшься, синеглазый страж?
— Я вернусь.
Она хмыкнула, провела когтями по решётке, задумчиво решая мою судьбу.
— Признаюсь, ты смог меня соблазнить. Валентин бы очень удивился, если бы я кого-нибудь выпустила живым из моих цепких пальцев.
— Куда больше он удивится, когда сам окажется в твоих руках.
По её губам проползла голодная предвкушающая усмешка.
— Даже несмотря на это, не думаю, что мы сможем договориться, хитрый страж. Рано или поздно я вырвусь отсюда и сама поговорю с непослушным сыночком. Ты мне не нужен.
— Это случится не скоро. Фигуры, что держат тебя, очень сильны. Его милость может и не дожить до дня твоей свободы. А из могилы ты его не достанешь, если, конечно, не считать бесполезных костей.
