Приятная истома охватила ее. Она с удивлением обнаружила, что
море на месте утонувшего корабля-выставки сплошь покрыто такими же
спасательными плотиками, как и у них с Мигелем. Шлюпки с ржавого сухогруза
подбирали пострадавших.
Девушка почему-то была совершенно спокойна и за себя, и за
всех людей.
Ее и Мигеля подхватил скоростной спасательный катер.
Доставил на берег, где их встретили, как попавших в беду особ королевской
крови. Люди Эррероса переодели девушку в дорогое красивое платье. Доставили ее
домой.
На прощанье Мигель Эррерос вручил визитку, взяв с девушки
обещание обязательно позвонить.
Дома девушка сняла с руки нефритовый браслет. Положила
вещицу рядом с другими подарками, сделанными древними мастерами. Задумалась.
Глава 18
Мне повезло, Карина была дома, но сразу предупредила, что
спешит на репетицию. Ее немного удивило мое посещение, впрочем, об удивлении
этом она позабыла после первого же вопроса.
— Карина, — спросила я, — Лора была в Мексике?
— Да, кажется, раз или два.
— А ты была в Мексике?
— Я там была много раз, — с гордостью ответила Карина и
пояснила:
— С ансамблем гастролировала. Кстати, совсем недавно оттуда
приехала.
А почему тебя это интересует?
«Ох и глупа же она, — подумала я, чувствуя, как заползают в
меня сомнения. — Не промахнулась ли я с Нюркой? Слишком быстро я ее раскусила,
как-то настораживающе быстро».
На вопрос Карины я решила не отвечать, а вместо этого начала
изматывать ее умными разговорами, в надежде на то, что она вдруг захочет
блеснуть эрудицией, да тут-то и попадется, брякнет про «бочку Данаид».
Но как я ни старалась, Карина умствовать не спешила, все
больше молчала и слушала, открыв рот. О чем только я не говорила, какие темы не
поднимала. Для начала прошлась по древнегреческой мифологии, поскольку всем
известно, что Данаиды, это пятьдесят дочерей аргосского царя Даная, убившие
своих мужей и осужденные за это богами, вечно обречены наполнять водой
бездонную бочку в поземном царстве Аида. Не тем ли занимаемся и все мы здесь,
на земле?
Покончив с древнегреческой мифологией, я вкратце обрисовала
сложную политическую обстановку в странах зажравшейся Европы. С блеском
распутала гордиев узел балканской проблемы и, удовлетворенная, перешла к
немецкой философии. Здесь я упомянула Гегеля и Канта. Пространно прошлась по
Ницше и со смаком задержалась на Шопенгауэре. Карина начала сползать с кресла.
— Со-онька-а, — изумленно пропела она, — какая ты умная-я-я…
— Да, я такая, — вынуждена была признать я, досадуя на то,
что результатов при этом — ноль.
А Карина, забыв уже о своей репетиции, начала восхищаться
мной и немецкими философами, о существовании которых и не подозревала до сей
поры. Мне стало очевидно, что ни о какой «бочке Данаид» здесь и речи быть не
может. Карина о ней и слыхом не слыхивала. Однако я так разожгла ее
любопытство, что мгновенно свернуть разговор казалось нереальным.
— Ах, Соня, еще, еще, расскажи еще! — просила Карина. — Мне
так понравилось! Так понравилось! Они чудо! Чудо! Мне близки их мысли! — в
восхищении закатывая глаза, сообщила Карина.
«Еще бы», — подумала я, перебирая в памяти количество ее
амуров и пытаясь разгадать, не было ли среди ее поклонников Германа.
Однако умные разговоры измотали меня, а не Карину. К тому же
пора было отправляться к Лоре.
Я решила перейти ко второй части программы. Выбрав
подходящий момент, спросила:
— Дорогая, ты слышала что-нибудь об анонимке, которую
получила Алиса?
— Как? Еще одну? — воскликнула Карина и испуганно прикусила
язык.
Я была потрясена. Выходит, все гораздо сложней, чем я
думала. Признаться, уже не знала, кого подозревать. Пожалуй, Фаина единственная
вне подозрений. О Лоре речи нет — бог знает чего наговорит мне она.
— Вот и попалась, — закричала я, — так это ты написала
анонимку!
Карина покраснела и залепетала:
— Нет, не я, не я.
— А кто же?
— Клянусь, даже не представляю.
— Откуда же ты знаешь про анонимку? Теперь Карина
побледнела, ее карие очи забегали воровато, как у человека с нечистой совестью.
Раз двадцать я повторила свой вопрос, но Карина не отвечала. Лишь головой
мотала и вздыхала. Наконец мне надоело терроризировать ее.
— Хорошо, — сказала я, — раз ты знаешь об анонимке — значит,
знаешь и то, что Герман изменял Алисе. Теперь же он просто решил ее бросить.
— Нет! — крикнула Карина. Она схватилась за сердце,
покрылась красными пятнами и… зарыдала.
— Ха-ха! — воскликнула я. — Так это ты перешла дорогу
Алиске! Значит, Герман влюбился в тебя!
Карина не отвечала, но рыдала все громче.
— Не может быть, не может быть" — причитала она. — Не
верю, не верю.
Я смотрела на убитую горем Карину, видела, что дело идет к
истерике, и ничего не могла понять.
— Почему ты плачешь? — гаркнула я.
— Потому что не могу слышать о том, как рушится моя иллюзия.
Я верила, что идеальные отношения есть! Есть! А их нет!
И она забилась в истерике. Я нервно глянула на часы и
подумала: «Надо бы ее успокоить, но времени в обрез. Если задержусь, не застану
Лору. Но, с другой стороны, нельзя оставлять в таком состоянии Карину. Бедняжка
просто сходит с ума».
Я позвонила Алисе и рассказала о своих затруднениях.
— Соня, не будь наивной, — сказала она, — Карина артистка.
Вошла в роль. Ничего страшного, как вошла, так и выйдет.
Мне стало стыдно, что не додумалась до этого сама.
— Вот что, цыганка Аза, — сказала я, — ты тут поплачь, над
своим поведением подумай, а мне пора. Если увела Германа у Алиски, так и
признайся. Нечего комедию ломать.
— Соня! Клянусь! Не уводила! — закричала Карина, но я не
слушала ее.
Я уже не верила ни одному ее слову и мысленно настраивалась
на беседу с Лорой.
* * *
Умница Лора сразу заглотнула наживку и с таким энтузиазмом
предалась интеллектуальной беседе, что я уже не знала, как ее остановить. Даже
предположить не могла, что бедняжка так по духовной пище изголодалась. Так
истосковалась по общению с культурным человеком.
В результате я застряла у Лоры до вечера. Она же и о карьере
забыла, и о работе. Древнегреческая мифология была для нее просто тьфу — здесь
мы за два часа управились. С немецкой философией Лора оказалась на «ты». Она
быстро изложила свою оригинальную точку зрения на «примитивные» взгляды Канта,
Ницше, Шопенгауэра и Гегеля и, не дав мне вставить и слова, переключилась на
средневековую этику, а затем плавно перешла к теории морали.
