Он как-то странно, с прищуром посмотрел на Катю, как будто видел ее в первый раз.
Катя, сама не ожидая того, вдруг улыбнулась и, смутившись, быстро зашла в дом.
«Что со мной? Почему он на меня так смотрит? Почему я улыбаюсь ему, как дура? Ведь он же хам. Это знают все в „штабе“. Хам и бабник. И вообще мерзкий тип!» — говорила она себе, все больше чувствуя, что все это — ерунда по сравнению с тем неожиданно волнующим чувством, которое просыпалось в ней в эти последние мартовские дни.
«Наверное, это весна», — подумала Катя. Весна звенела капелью, сияла лучами яркого солнца, дышала запахами прогревающейся земли, звучала чириканьем воробьев… Весна будоражила душу, вселяла в сердце девушки ожидание чего-то нового, неизведанного… И улыбка, и долгий взгляд с прищуром старшего лейтенанта второго отдела управления контрразведки «СМЕРШ» — это тоже была весна.
Весь день Катя летала, как на крыльях. У нее все получалось очень быстро — она успела перепечатать расшифровку перехваченных радиограмм из немецкого разведцентра, напечатать дюжину справок и спецсообщений, разобраться в своем шкафу, который стоял в секретариате, и подготовить акт на целую пачку подлежащих уничтожению документов.
Девчонки-переводчицы с удивлением смотрели на всегда такую спокойную и даже несколько флегматичную Катю.
— Катюх, что сегодня с тобой? Никак письмо из дома получила?
Катя только радостно кивала головой.
Вечером, когда она уже собиралась спросить у майора Завьялова, будут ли сегодня ночные допросы, она вдруг неожиданно столкнулась на лестнице со старшим лейтенантом Третьяковым. Он был одет необычно для себя — в маскировочном халате, поверх которого была накинута плащ-палатка. Ни медалей, ни знаков различия. На голове — каска.
Наверное, он не ожидал увидеть Катю. Это было видно по его смущенному лицу.
— К-Катя, добрый вечер!
— Добрый вечер!
«Никакой он не хам», — отметила про себя Катя.
— А я вот… — Третьяков слегка замялся. — Катя, мне нужно поговорить с вами! — И он вдруг положил свою руку на ее руку. Она почувствовала его горячую ладонь на своей вмиг похолодевшей руке, крепко держащейся за перила лестницы. — Я через пару часов вернусь и зайду за вами…
Катя, не отнимая руки, внимательно посмотрела в его глаза. Наверное, первый раз за все время. Она и не знала, что они такие красивые. Такие умные. И такие ласковые.
Краска залила ее лицо. Она молча кивнула и быстро, стуча по ступеням изящными сапожками, побежала вверх по лестнице.
Он не пришел через два часа. Он не пришел и на следующий день. Он не мог прийти. Его убили. Как это случилось, потом рассказали участники короткого, но жестокого боя.
Оперативно-войсковая группа, которую возглавил старший лейтенант Третьяков, срочно выехала в район Тапиау, откуда была получена информация о подозрительных лицах в гражданской одежде, замеченных в одном из фольварков
[58]
на краю леса. Это было как раз в том месте, в котором, по показаниям немецких агентов, находилась уходящая глубоко под землю база «Вервольфа» под названием «Берта».
Как и следовало ожидать, это был один из разведывательно-диверсионных отрядов, заброшенных немцами для действия в тылу советских войск. Более роты солдат блокировали фольварк, но без боевого столкновения не обошлось.
В ходе ожесточенного, но непродолжительного боя было убито восемь и ранено три диверсанта. Остальные сдались в плен. В перестрелке погибли двое наших солдат и один офицер. Этим офицером был старший лейтенант Третьяков. Говорили, что пуля диверсанта сразила его, когда он попытался с группой солдат приблизиться к фольварку со стороны леса. Пуля попала в голову, и старшему лейтенанту не пришлось мучиться. Смерть была мгновенной. Командование представило его к ордену Боевого Красного Знамени. Посмертно.
До начала штурма города-крепости оставалось чуть больше недели.
Глава 3
Путь предательства
Наверху грохотало. Даже стены глубокого подвала старого дома не являлись помехой для звуков взрывов и канонады, глухо проникавших через толщу кирпичной кладки. С потолка то и дело сыпались остатки штукатурки, а через трещину в самом углу при каждом близком разрыве тонкой струйкой стекал песок. Его насыпалась уже довольно большая кучка.
Подвал был небольшой по размерам, но с высоким сводчатым потолком, позволяющим не только стоять в нем в полный рост, но и, подняв вверх руки, прикоснуться лишь к шершавой металлической балке, пересекающей потолок от стены до стены. С одной стороны были ниша и несколько ступеней, которые вели к массивной железной двери с тяжелым металлическим кольцом вместо ручки, с другой стоял ржавый паровой котел с открытой дверцей и торчащей из него колосниковой решеткой.
Окон в подвале не было, и дневной свет сюда не проникал. На стенах играли лишь отблески пламени какого-то самодельного светильника — не то фитиля, прикрепленного к консервной банке, не то свечки, помещенной в алюминиевую кружку.
Пол рядом с печью был загроможден сваленным в кучу хламом — коробками, тряпьем, разным бытовым мусором. Было сыро, пахло затхлостью, как это бывает в давно не проветриваемом помещении, но достаточно тепло.
На грязных ящиках, лежащих на полу, сбившись в кучу, сидели люди — четверо мужчин и одна молодая женщина с маленьким ребенком на руках. При каждом взрыве малыш, а это был мальчик лет трех, вздрагивал. Мать шептала ему что-то успокаивающее. Остальные безучастно, даже как-то обреченно молчали. Старший из сидевших, мужчина лет шестидесяти пяти, в темном изодранном плаще, слегка покачивался из стороны в сторону, зажав руками голову. Когда шум на мгновение смолкал, было слышно, что он беспрерывно повторяет одно и то же слово: «Лотта! Лотта! Лотта!» Наверное, имя своей жены или дочери.
Другой, одетый в коричневую кожаную куртку, все время шарил руками по внутренним карманам, будто пытаясь найти в них что-то очень важное. Когда раздавался близкий взрыв и через щель в подвал просыпалась очередная порция песка, он замирал, словно застыв, потом снова продолжал свой бессмысленный поиск.
Двое довольно молодых солдат в грязной униформе, время от времени тревожно прислушиваясь к грохоту на улице, переговаривались между собой. Было видно, что разговор этот волнует их не меньше, чем происходящее наверху. Такие серьезные и обеспокоенные были у них лица.
Один из них, со всклокоченной копной светлых, давно не мытых и не стриженных волос, с тревогой в голосе продолжал, похоже, уже давно начавшийся спор:
— Но, Пауль, даже если мы ни слова не скажем о «команде», русские все равно докопаются… Ты же знаешь…
— Даже и не думай! Стоит тебе заикнуться о «команде» — считай, ты уже труп! — ответил ему резко немец постарше. Он держал в руках солдатский ранец с притороченным к нему тонким одеялом мышиного цвета. — Они рыщут по всему фронту, отлавливая наших, а ты хочешь сам отдаться им в руки. Не вздумай, Рольф! Умереть геройской смертью за фюрера ты всегда успеешь.
