С началом Польской кампании, когда Кёнигсберг стал перевалочным пунктом для трофеев вермахта и его многочисленных спецкоманд по сбору художественных и исторических ценностей, доктор Роде оказался в гуще событий, связанных с размещением вывезенных с оккупированной территории картин, скульптур, различных музейных экспонатов. Когда же немецкие войска вторглись в пределы Советского Союза, а гаулейтер Кох стал рейхскомиссаром оккупированной Украины, культурные ценности потекли в Кёнигсберг нескончаемым потоком. Золотые и серебряные украшения, иконы, изделия из фарфора и слоновой кости, скульптуры, старинная мебель и картины, гравюры и книги, древние рукописи и нумизматические коллекции — все это прибывало в Кёнигсберг товарными вагонами и грузовиками, самолетами и фельдпочтой. Доктор Роде, буквально обезумев от наплыва такого количества сокровищ, целыми днями пропадал в Королевском замке, отдавая необходимые распоряжения о размещении трофеев в запасниках кёнигсбергских музеев, требуя от своих сотрудников составлять подробные описи, часами рассматривая то одну, то другую ценную вещь.
Пока линия фронта была далеко, ценности размещались в подсобных помещениях музеев и выставок. В конце сорок третьего, когда появилась угроза бомбардировок, их стали складировать в подземных казематах фортов и бастионов, подвалах кирх и имений. Часть ценностей, в основном это были золотые и серебряные вещи, разместили в сейфовых залах Рейхсбанка, расположенного рядом с Королевским замком.
После страшных налетов американцев на Гамбург и Киль в июле, а англичан на Ганновер и Кассель в ноябре 1943 года доктор Роде понял, что ценности надо срочно упаковывать и прятать как можно дальше от людных мест. Его тревога достигла апогея, когда взрывы раздались совсем рядом — в Готенхафене и Мариенбурге
[184]
.
«Надо спасать сокровища!» — с этой мыслью Альфред Роде каждый день ложился и вставал. Сначала он обратился к своему музейному начальству в Берлине. Но там было уже не до того. Столица рейха подвергалась налетам англо-американской авиации, и все занимались спешной эвакуацией ценностей музеев в Саксонию, Баварию, Тюрингию и Силезию. Тогда Роде напросился на встречу к гаулейтеру Коху для того, чтобы призвать высшее должностное лицо на территории Восточной Пруссии дать указание о немедленной эвакуации ценностей. Но тот не только лично не принял искусствоведа, но и передал ему через своего заместителя Гроссхерра, что считает эвакуацию ценностей преждевременной и, более того, вредной, так как, с одной стороны, он, дескать, подвергнет ценности еще большей опасности при транспортировке, а с другой — может вызвать панику среди населения Восточной Пруссии. «Мы не допускаем даже мысли о поражении Германии и пресечем любые попытки посеять неверие в нашу победу, даже если это сделает ученый с мировым именем!» Так якобы сказал Кох.
Точка на спорах — надо эвакуировать культурные ценности из Кёнигсберга или нет — была поставлена в ночь на двадцать седьмое августа 1944 года, когда сто семьдесят четыре самолета англо-американской авиации совершили бомбовый налет на Кёнигсберг. В эту ночь кёнигсбержцы, как всегда, заслышав вой сирены воздушной тревоги, заспешили в бомбоубежища и бункеры. Налетов на город пока практически еще не было, и жители надеялись, что все обойдется привычной суетой и волнением. Но то, что произошло, повергло их в ужас. На город, особенно на его северо-восточную часть, между Кранцер Аллее и Герцог-Альбрехт Аллее, упали тысячи зажигательных и фугасных бомб, превратив в руины многие здания и сооружения. Основная часть бомб упала на казармы и штабные корпуса Главного командования первого военного округа, где было разрушено множество зданий. Они горели больше суток, несмотря на то что кёнигсбергские пожарные пытались их тушить. Сильно разрушенной оказалась также мощная Оттокар-кирха, но жилых домов пострадало немного. Однако кёнигсбержцы впервые по-настоящему почувствовали кошмар приближающегося Апокалипсиса. Именно тогда, на следующий день после бомбежки, доктор Роде получил наконец санкцию готовить все ценности к отправке в рейх. Но это было только начало.
Спустя два дня налет повторился, он оказался еще более страшным и трагическим по последствиям, чем предыдущий. В ночь на тридцатое августа сто восемьдесят девять самолетов сбросили на Кёнигсберг почти полтысячи тонн фосфорных и других зажигательных бомб. Теперь уже объектом бомбометания стал исторический центр города. Над ним были выброшены сотни осветительных ракет, которые позволяли летчикам наносить прицельные удары по городским кварталам. Все было объято пламенем. Гигантскими факелами горели Кафедральный собор и Королевский замок, Кнайпхофская и Альтштадтская ратуши, старое и новое здания Университета, Почтамт, Нойросгартенская кирха, Лёбенихтская гимназия и громадные сараи-шпайхеры.
В считаные минуты центр города, застроенный преимущественно старыми домами с причудливыми башенками и фронтонами, украшенными скульптурами и орнаментами, был превращен в костер. Казалось, ожили картины Страшного суда. Горели юркие кёнигсбергские трамвайчики, становились грудой обожженного металла автомобили, превращались в пепел деревья и кустарники на площадях и в парках. По улицам, просачиваясь в канализационные колодцы, с шипением стекая в вентиляционные отверстия подземных убежищ, неслась горящая, полыхающая зеленым огнем горючая смесь. Никто не знает, сколько людей заживо сгорели в домах и подвалах, задохнулись от дыма и гари, оказались заваленными рушащимися перекрытиями и стенами. Счет шел на тысячи. Но в огне погибли не только люди. В пляске огненной смерти сгинули многочисленные произведения искусства — картины и скульптуры, музейные экспонаты и старинные книги, немецкие художественные коллекции и награбленные в Советском Союзе, Польше и других странах Европы трофеи.
Доктор Роде долго не мог прийти в себя от того, что он увидел после бомбардировки. Он прибыл к горящему Королевскому замку вечером следующего дня. Тот еще горел, но усилиями пожарных огонь удалось немного обуздать. Из всех окон западного крыла замка и из стрельчатых арок стометровой колокольни валил смрадный дым, кое-где вырывались языки пламени, разбрасывая снопы искр. Здания вокруг превратились в грязные дымящиеся скелеты с обезображенными фасадами.
— Господин Роде! Если вы решили устраниться от нашей работы, то попрошу вас удалиться отсюда и не мешать нам! — Голос оберштурмфюрера Вурца вернул Альфреда Роде к настоящему. Он слегка потряс головой, как бы пытаясь сбросить с себя страшное видение прошлогоднего пожара.
— Никуда я не пойду! Мне поручено гаулейтером сделать все, чтобы ценности не попали в руки к русским и не погибли во время боев. Я буду здесь до тех пор, пока последний «груз» не будет вывезен или спрятан в надежном убежище!
— Ладно, профессор, не горячитесь! — вдруг как-то даже примирительно сказал Вурц. — Я не хотел вас обидеть. Мы просто все смертельно устали. Да и нервы ни к черту! Извините меня!
Доктор Роде ничего не ответил, а только укоризненно посмотрел на Вурца. Затем медленно пошел к ящикам, в беспорядке сложенным у входной двери «Блютгерихта». Четыре из них, больших, длиной около четырех метров, лежали вдоль стены, а ящики поменьше образовали целую пирамиду. Они были тщательнейшим образом упакованы музейными работниками еще в прошлом году.
